присутствовать ни на каких переговорах в советском посольстве без участия
первого секретаря ЦК КПЧ Александра Дубчека”. И протягиваю Козлову. Он
пробегает глазами и в упор смотрит на меня: “Вы подписалиcь под своей
судьбой”. “Что поделаешь, – отвечаю, – это мое убеждение”.
Попрощавшись с Козловым, возвращаюсь в кабинет и рассказываю
всем, кто там был, что произошло. Мое решение поддерживают. “Ты вел себя
честно”, – говорит Штроугал.
За окнами светает.
Мы сидим в кабинете, ждем свою судьбу».
Некоторое время спустя к зданию правительства подъехал бронетранс-
портер, появились военные. По мнению Черника, сотрудники советской без-
опасности. Им надлежало взять премьер-министра. К нему вошли два под-
полковника и капитан, предложили следовать за ними.
«Когда они вошли в мой кабинет, у меня сидели сотрудники аппарата.
Офицеры никого не трогали, они пришли за мной. Попросили не противить-
ся: “Было бы недостойным председателя правительства, если бы вокруг его
отъезда в городе возникла какая-либо суматоха”. Мне позволили со всеми
проститься. Я молча обнялся с каждым, у людей на глазах были слезы. У вхо-
да в здание бронетранспортер. Я забрался внутрь, за мной офицеры, и маши-
на тронулась. Люк был приоткрыт, но определить местонахождение можно
было в узкое окошко перед водителем. Мы кружили по городу, я ориентиро-
вался с трудом и понял, где находимся, когда бронетранспортер въехал на
площадь с памятником Ленину. Это район Дейвице, мы несемся в сторону
аэродрома. В городе уже светло. Люди с балконов смотрят вниз. “Мне душно,
я задыхаюсь”, – говорю подполковнику и прошу чуть приоткрыть люк. Вдруг
люди узнают меня и сообщат другим, кого и где видели.
Бронетранспортер громыхает по улице Ленина. Я приподнимаюсь, де-
лаю вид, что хочу подышать, и приблизив голову к проему в люке, высунув-
шись, насколько можно, кричу: “Это я!” и слышу, как на балконе голоса: “Это
Черник! Везут Черника!” Военные стаскивают меня вниз. Я доволен, было бы
обидно исчезнуть бесследно.
Бронетранспортер прошел ворота аэродрома и, сбавив скорость, пока-
тил к концу летного поля. Было около семи или восьми часов утра. Погода
пасмурная, накрапывает дождь. Мне разрешают выйти, я прогуливаюсь во-
круг бронетранспортера. Это продолжается весь день, до семи вечера. Есть и
пить не предлагают, я и не прошу. Под наблюдением двух офицеров, майора
и лейтенанта, хожу взад-вперед. Пытаюсь с офицерами заговорить: “Зачем
вы к нам пришли? Зачем меня сюда привезли? Вы даже не знаете, кто я”. От-
вечают, что это не их дело и просят об этом с ними не говорить. Некоторое
время спустя все же разговор завязывается. Им интересно, так кто же я, есть
ли у меня семья, где учился. Пока мы прогуливаемся, на другом конце поля
садятся и взлетают военные самолеты. У одного из ангаров замечаю группу
офицеров в форме восточногерманской армии. В Москве я скажу об этом
Брежневу и Гречко, упрекая их, как они позволили, чтобы в Праге оказались
немецкие военные. Брежнев будет уверять, что это неправда, немецких во-
енных там быть не могло. Потом станет известно, что немецкие воинские ча-
сти будут остановлены на границе, в страну войдут штабные офицеры и об-
служивающий их персонал.
Наконец, стемнело. К нам подъехала черная “Волга”, в ней тоже совет-
ские офицеры. Меня посадили на заднее сиденье между ними. Впереди ря-
дом с водителем устроился майор. Машина понеслась по летному полю и
остановилась под крылом самолета. Это был военный Ил-18. Меня попроси-
ли выйти из машины и по дюралевой лестнице, довольно крутой, подняться
на борт. Тут произошла заминка. Я все время думал, как вырваться из этого
плена. Нельзя было исключить любого поворота событий, но что бы ни слу-
чилось, пусть происходит на чешской земле. И когда, ничего не объясняя,
мне предложили войти в самолет, я представил, что больше не увижу свою
родину. Мысль об этом приходила еще на краю поля, когда прогуливался у
бронетранспортера. Там были предположения, совсем не те чувства, какие
приходят, когда наступает момент действия. Я отказался подниматься в са-
молет.
Офицеры не ожидали сопротивления.
Меня стали поднимать силой, заламывали руки, боролись со мной ми-
нут десять. Я пришел в неистовство и кричал, что я пока на земле Чехослова-
кии, председатель правительства страны, а они пришли, как враги, как окку-
панты, оскорбили наш народ. “Тише, тише, не кричите, пожалуйста…” В этот
момент из самолета спустился по трапу советский генерал; судя по знакам
отличия, генерал авиации. Офицеры отпустили меня. Генерал сказал: “Никто
не собирается вывозить вас в Советский Союз как в тюрьму. Вы будете до-
ставлены на переговоры. Вы должны в них участвовать вместе с вашими
друзьями, которые уже на борту. Не надо осложнять ситуацию”.
Если это так, сказал я, пусть мои друзья выйдут из самолета, я хочу их
видеть и спросить, куда их собираются увозить, и если они меня убедят, что
я должен быть с ними, я поднимусь. “Мы не можем это сделать, – сказал ге-
нерал, – вы зря драматизируете ситуацию”. Тогда я ответил, что это они, со-
ветские военные, осложняют ситуацию: пришли на нашу землю и предлага-
ют мне оставить родину. “Вы едете на переговоры с Брежневым, Косыгиным,
Подгорным. Я генерал Советской армии и гарантирую, что ни один волос не
упадет с вашей головы”. Вокруг нас уже толпились военные. Силы оставляли
меня, сказалось, видимо, что ночь не спал и весь день не ел. Поверив генера-
лу, я сам, без чужой помощи, поднялся на борт. Когда вошел, увидел Дубчека,
Шпачека, Смрковского, Шимона… У всех были слезы на глазах. Рядом с каж-
дым, по обе стороны, сидели советские офицеры… Разговаривать между со-
бой не разрешалось. Когда я вошел, Дубчек не удержался: “И ты здесь!”
Со мной тоже сели рядом капитан и лейтенант. Весь полет прошел мол-
ча. Я оказался в хвостовой части самолета, мимо меня другие проходили в
туалет.
Через полчаса самолет совершил посадку в Легнице, на польской тер-
ритории, где советская военная база, штаб армий Варшавского договора. Нам
разрешили спуститься на летное поле. Рядом аэродромные службы. В сопро-
вождении солдат можно было прогуляться до туалета. Там я встретился с
Дубчеком, с ним двое солдат. Мы перебросились парой слов о том, что с
нашей страной происходит что-то страшное. “Я думаю, это конец”, – сказал
Дубчек. Он ощущал происходящее острее других, поскольку жил в Советском
Союзе и ему понятнее было, с чем мы имеем дело. Тем не менее я не верил, не
хотелось верить, что это конец.
Теперь нас никто не принуждал, мы сами вошли в самолет и полетели
дальше. Не помню, сколько времени были в воздухе, но когда приземлились
и вышли, оказались снова на летном поле, нас поджидали легковые машины.
Стали рассаживать по местам, снова возникла суматоха. Я не хотел быть от-
дельно от Дубчека, мы шли вместе, а военные попытались оторвать нас друг
от друга, увести в разные стороны. Это были офицеры не армии, а безопасно-
сти, все в штатском, при галстуках. На вид от тридцати до сорока лет. Они не
решались применять силу. Возможно, на них произвел впечатление крик
Дубчека: “Что вы делаете, я первый секретарь ЦК партии Чехословакии, со
мной рядом премьер-министр правительства. Что вы себе позволяете!” Че-
кистам непонятно было, как себя вести. Похоже, им в первый раз приходится
обращаться с руководителями партии и правительства другой страны. Жда-
ли делегацию, которую надо куда-то сопровождать, а из самолета сошли лю-
ди, практически арестованные. Чекисты не хотели драки. Напротив, прояв-
ляли к нам почтение и просили сесть в указанные каждому машины; они вы-
полняли приказ.
Мы смирились. В каждой машине был шофер, с ним рядом офицер, а два
других офицера устраивались на заднем сиденье по обе стороны от “гостя”.
Была ночь; по пути я спросил, куда мы едем. Ответили: недалеко. Мы про-
ехали Мукачево и стали подниматься в карпатские горы. Густой лес, ограда,
дачный поселок. Машина остановилась. Меня проводили в один из неболь-
ших двухэтажных домиков. На первом этаже гостиная и спальня.
Я отправился отдыхать, закрыл за собой дверь, но офицер предупредил, что
дверь должна оставаться открытой. По обе стороны от двери сидели офице-
ры, тоже в штатском, но с автоматами. Так безопасно мне не приходилось
спать никогда в жизни.
Где мои товарищи, я не знал.