— Помолчи.
Схватившись за голову, Дунетхан вскочила с места: «Мæ хæдзар[37], мой сын влюблен! В кого? У нас в ауле нет девушки, которая могла бы стать его женой. Тут почти все родственники. Господи, чем я прогневила тебя? Я ли не молюсь?»
— Залина!
Дунетхан напрягла слух, с трудом разобрала, о чем шептали молодые.
— Ты всегда вот так.
— Как?
— Мучаешь меня, а потом…
— Прости. Ладно?
— На этот раз.
Заспешила мать к выходу, взялась за ручку двери, но, представив себе лицо сына, когда она начнет выговаривать ему в присутствии Залины, остановилась. Как-никак, а он уже мужчина, может оскорбиться. О, он такой! Лучше дождаться, когда уйдет Залина. Знали бы они, кем приходятся друг Другу…
Ее знобило, и она закуталась в платок.
— Жду вас у родника. Но если опять обманешь, смотри, — повысил голос Асланбек.
— Интересно, о ком ты так заботишься? Скажи.
— Эх, Залина, люди за любовь любовью платят.
Раздался смех девушки. О, как бывала счастлива мать, когда слышала в доме смех детей. А сейчас даже голос Асланбека ее раздражает, причиняет боль. «О бог, если только ты есть, то услышь меня, помоги мне образумить сына», — горячо шептала она.
— Для Буту стараюсь. Только никому ни слова. Поняла?
У Дунетхан дрогнули колени, она почувствовала, что сейчас упадет, и поспешила вернуться к топчану.
— Правда?!
— Клянусь бородой Дзаге.
— Клятва козы — до порога, — засмеялась Залина.
Утерла Дунетхан радостную слезу: «Мæ бон[38], а я-то думала о чем?» — проговорила вслух.
— Да разве ты слепая? Он скоро с ума сойдет.
— Как хорошо! — захлопала в ладоши Залина. — Да, для Буту я сделаю все. О, Фатима с ним будет счастлива. Если бы ты знал, как я рада за нее. Почему ты не сказал сразу, молчал столько времени?
«Вот и Буту женится, а мой Батако старше его и все еще один… Эх-хе, а когда же я буду нянчить внуков? Знать бы, кто продолжит род Каруоевых. Стыдно смотреть людям в глаза: все спрашивают, скоро ли приведем невестку в дом… Что им скажу? Видно, умру, пока дождусь Хадзыбатыра. Могу ли без него женить сына?» — Дунетхан прилегла.
— А ты хотела, чтобы я об этом кричал на все ущелье? Чего доброго, глухой Бидзеу услышит меня на том свете и помешает нашему делу.
— Не смей говорить так об умершем. Побегу к Фатиме.
Мимо двери прошли быстрым шагом. Пойти и поговорить с сыном… О чем? Чтобы с Залиной был почтительней? Не скажет ли он: «Нана, ты больше никогда не подслушивай мои разговоры».
Никогда в жизни Дунетхан не была такой разбитой, все тело болело, словно ее побили. Да разве она любит Асланбека, если могла плохо подумать о нем? Она же уверена, что сын не сделает и шага, не посоветовавшись с ней, а уж о дурном поступке и думать нечего, эх, ей бы таких невесток, как Фатима. Не будь она родственницей…
На следующее утро, наскоро поев, Асланбек собрался в горы. Мать слышала его возню, потом он пришел на кухню, молча поел.
Во дворе Асланбек снова встретился с ней, и это не было неожиданностью. Мать всегда находила повод оказаться рядом с ним, когда он уходил из дома. Вот и сейчас с видом занятого человека вертела она в руках вилы, будто тотчас собиралась на сенокос.
Перекинув через плечо хордзен с продуктами, он остановился у калитки, сказал:
— Пойду, нана.
Мать не ответила ему, и он понял, что ему надо подождать — наверное, она хочет сказать ему что-то: он поднял голову и успел заметить, что у нее грустные глаза.
Сын задержался ровно столько, сколько того требовала приличие, надвинул на лоб белую войлочную шляпу с широкими обвислыми полями и коротко произнес:
— Пойду, нана.
— Будь осмотрителен, — она поймала его взгляд. — Судьба у нас такая с тобой, трудная.
— Не беспокойся, нана, прошу тебя.
— Сердце матери пугливо, в муках оно бьется, сын.
— Вижу, трудно быть матерью… А разве легко быть хорошим сыном у хорошей матери?
Улыбнулась сдержанно Дунетхан.
— Иди, пусть до нас доходят от тебя добрые вести, — пожелала мать.
Не отрывая взгляда от ее лица, на котором появились мелкие морщинки, Асланбек отступил на два шага, а уже потом повернулся к ней спиной, вышел на улицу, старательно прикрыв за собой калитку. И пока он поднимался по дороге, мать, сложив руки на груди, смотрела ему вслед.
Он скрылся за выступом скалы, а ее думы все еще были с ним. Гордилась она в душе им, доверием Буту к нему. Значит, сверстники считаются с ним, уважают. Горячо желая удачи делу, за которое взялся сын, Дунетхан просила бога помочь ему, и за Буту радовалась. Согласится ли Фатима стать его женой? Чем он плох? Застенчивый, слова лишнего не услышишь от него, кажется, не способен, если и захочет, обидеть человека. Хорошо, что они дружат. Брат братом, а мужчине без верного друга в горах не прожить.
По тропинке к ее дому поднимался бригадир. Хотя Дунетхан и видела его, он все же постучал в калитку:
— О Батако!
Хозяйка поспешила к воротам, распахнула калитку, и гость вошел во двор, поздоровался, как всегда, сдержанно и направился к открытой летней кухне.
С тех пор, как арестовали мужа, он чуть ли не каждый день заходил, перекинется словом-другим, спросит: «Как живете, в чем нуждаетесь» и уйдет, а ей это сил прибавляло.
Скрутив цигарку, бригадир выхватил из огня головешку, прикурил. Тем временем Дунетхан принесла столик с едой: румяный кусок пирога, сыр, чашу с квасом. В доме и зимой и летом не переводился этот напиток, варить который хозяйка была большая мастерица. За порогом кухни, в темном коридоре, на сквозняке стояла пятиведерная бочка. Мужчины, ради которых варился квас, не имели привычки черпать без Дунетхан: она, бывало, сама позаботится, чтобы к их приходу с работы высокий глиняный кувшин был наполнен. Мужчина и в собственном доме гость.
Разгладил Тасо черные с проседью усы, задумался. В эту минуту ему вдруг захотелось поговорить с Дунетхан о том, что давно тревожило его. Поделиться ему было не с кем, открыть душу не решался. А что, если его неправильно поймут? Как недоставало ему Хадзыбатыра…
Тасо понимал, особенно в последнее время, что опасность войны велика. Они с Хадзыбатыром еще год назад догадывались о ней.
С тех пор, как арестовали Хадзыбатыра, Тасо замкнулся, и чем больше он молчал, тем нестерпимей была потребность высказаться.
Глядя со стороны на задумавшегося бригадира, Дунетхан отметила про себя, что у него впали щеки и кадык вылез, того и гляди прорвет кожу, на лице прибавилось глубоких складок, виски посеребрились. Все это она истолковала по-своему. Тасо — друг Хадзыбатыра и поэтому переживает разлуку с ним, с его сыновьями, боится, как бы чего не случилось. Спасибо ему, а то бы без внимания была совсем одинока.
Посмотрел на нее снизу вверх Тасо.
— На сердце у меня давно неспокойно, — он приподнял столик и отставил в сторону, так и не притронувшись к еде.
Насторожилась Дунетхан, пожалуй, сегодня Тасо не такой, как всегда. Вообще, в последнее время с ним творится неладное. Видно, не к добру. Вспомнила, как в детстве говорила мать: «Муравей, предчувствуя свой близкий конец, вдруг обретает крылья и начинает носиться по краю котла, пытаясь взлететь, но падает в кипящую кашу». Пусть лучше враг свалится в котел!
— Ты что-то хотел сказать?
— Почему ты всегда стоишь?
Тасо взял стул, поставил рядом с собой:
— Садись.
— Привыкла, сидя устаю скорее.
— Себя не бережешь.
— Не берегла бы, да сыновья у меня.
— Это верно. Они орлы!
— Очаг сторожу, пока мой хозяин вернется, внуки пойдут у него, а тогда и мне можно на покой.
— Правильные слова говоришь.
Голос у него был необычно мягкий, и Дунетхан заподозрила что-то неладное.
— Время такое, что сам черт не разберется… — Тасо ударил кулаком по колену… — Тяжело у меня на душе.