Девушка убежала.
— Я сказал свое слово! — резко выкрикнул Джамбот.
— Хорошо… Но я все равно от своего не отступлю.
Закружился Джамбот по комнате, наконец, остановился перед Асланбеком, взял его за плечо, и тот почувствовал, как дрожит у него рука.
— Сядь.
— Да нет, поздно уже, пойду, — сказал Асланбек.
— Так слушай же. Удавлю ее прежде, чем она станет твоей женой, — зловеще, тихо произнес Джамбот.
Понял юноша, что Джамбот не сдается и все же сказал:
— Извини меня за многословие, но сваты придут к тебе..
— Пусть приходят, когда мертвые понедельник справят.
Поклонился Асланбек и вышел, а на улице подумал, что, наверное, он все же оскорбил Джамбота, поручив дело Буту. Ах, как нехорошо получилось, погорячился напрасно, не подумал, что для такого дела нужны Тасо, Хамби… Какого черта еще сам ворвался в дом мужчины? Да узнай об этом Хадзыбатыр, так ему головы не сносить. Ну, а если Джамбот завтра поведает об этом аульцам? Позор. Не слышал он, чтобы кто-то поступил подобным образом.
Незаметно для себя Асланбек вышел за аул, остановился задумавшись.
Надо поговорить с Хамби и Тасо… А если Джамбот не отдаст за него дочь — они уедут в город. Вспомнил слова Джамбота, что теперь другие времена, и усмехнулся в темноте, пошел через аул, в сторону гор.
Утром Хамби велел ему остаться, а сам повел отару. Добрый старик давал ему возможность выспаться, но только Асланбек собирался уснуть, прискакал на взмыленном коне Буту. Спрыгнул на землю, сдержанно поздоровался, расседлал коня.
— Залина прибежала к нам утром, — скороговоркой произнес он, но запнулся: Асланбек побледнел.
— Что случилось?
— Он избил ее.
— Так… Откуда ты узнал?
— Говорю тебе, она была у нас.
— Так.
Асланбек почувствовал, что затылок наливается свинцом. «Ах ты… ну подожди».
— Грозился сбросить ее мать Разенку в пропасть, если не отговорит дочь. Почему он против тебя?
Представил себе Асланбек плачущую Залину и встал.
— Она поклялась, что скорее умрет, чем выйдет за другого, — Буту старался подбодрить друга.
Асланбек бросился к коню, взлетел на него и ускакал.
В тесном, заставленном громоздкими книжными шкафами зале уместилось человек сорок. Шел закрытый пленум и, как всегда в таких случаях, он проводился в парткабинете. Тасо не был членом райкома, его пригласили как коммуниста, имевшего большой партстаж. Заседание продолжалось без перерыва три часа при закрытых окнах, и люди, изнемогая от духоты, расстегнули воротники гимнастерок и френчей, беспокойно ерзали на узких стульях, переговаривались шепотом. И только члены бюро райкома, сидевшие в президиуме, казалось, самым внимательным образом слушали доклад секретаря районного комитета партии Барбукаева о состоянии идеологической работы среди населения.
Тасо, привыкший к чистому горному воздуху, махал шапкой перед лицом, и на него нет-нет да бросал из президиума сердитые взгляды секретарь райкома. Выступать Тасо не собирался, но для себя делал заметки в толстом блокноте с потрепанными углами.
Когда Барбукаев сказал, что часть людей еще не живет интересами советского общества, Тасо мысленно перебрал аульцев и только один из них вызвал в нем беспокойство: Джамбот. Силой не затащишь его послушать лектора, не помнит Тасо, чтобы он когда-нибудь выписал газету. Крупными буквами бригадир вывел в блокноте карандашом: «Джамбот», подумав, поставил в конце вопросительный знак.
Секретарь райкома сделал долгую паузу, кажется, дал коммунистам время осмыслить его слова. На нем был неизменный френч из толстого сукна цвета хаки, с широкими накладными карманами на груди, бриджи, заправленные в хромовые сапоги. В зале сразу же притихли в ожидании услышать такое, чего еще не сказал докладчик.
Он напомнил, что пленум закрытый и присутствующие несут ответственность за сохранение тайны не только в партийном порядке. Затем поставил вопрос: «Кто в районе серьезно занимается воспитанием у населения революционной бдительности? Изучают ли партийные организации настроение людей, их высказывания?»
Устроившись поудобней, Тасо закинул ногу за ногу, засунул блокнот в карман и стал рассматривать секретаря. «Угрожает, как будто мы дети. Послушать его, так он один бережет Советскую власть от врагов».
— Мы живем в очень сложной международной обстановке, об этом подробно говорил докладчик, и, уйдя отсюда, должны сделать для себя выводы. Прошу понять меня правильно. Я призываю заглянуть в душу каждого человека, помочь правильно разобраться во внутренней и международной политике нашей партии и правительства, не дать честному труженику споткнуться, попасть под влияние враждебных элементов. А они у нас есть, — секретарь говорил резко, категорично.
Вспомнил Тасо, как однажды долго и безуспешно уговаривал его приехать в Цахком, поговорить с народом, посмотреть, чем они живут, но тот отказался, сославшись на сильную занятость. «От других теперь требует», — заключил Тасо. Его начинал раздражать назидательный тон оратора.
— Мы располагаем данными, когда отдельные товарищи, к сожалению, коммунисты, неправильно ведут себя. В их присутствии высказывается недоверие Пакту о ненападении, заключенному Советским правительством с Германией, а они будто в рот воды набрали. Я понимаю, что честные советские граждане проявляют беспокойство… Но разве наше правительство сидело бы сложа руки, видя угрозу Родине? Красная Армия начеку. Границы наши на замке. И никто не имеет права сомневаться в правильности нашей политики. Враг, откуда бы он ни пришел, будет разбит.
Барбукаев занял свое место в президиуме, и в зале наступила выжидательная тишина. Каждый понимал, что международная обстановка действительно сложная…
Вспомнил Тасо, как с ним разговаривал Барбукаев. Пришел к нему Тасо и спросил напрямик: «За что арестовали Хадзыбатыра?» Ухмыльнулся тот: «Какого Хадзыбатыра?» — «Каруоева». — «А-а, а ты что, инспектор из Москвы?». — «Коммунист я, его друг. Аульцы спрашивают меня, правду хотят знать». — «А ты обратись к своей совести партийца, только на это время позабудь, что вы друзья с Хадзыбатыром».
— Кто желает выступить?
Барбукаев посмотрел в зал.
Рука Тасо вдруг потянулась кверху:
— Хочу сказать!
Секретарь райкома, помедлив, объявил:
— Слово имеет товарищ Сандроев!
Выступал Тасо редко, но уж если выходил на трибуну, то говорил дельно, резко, доставалось от него и начальству. Поэтому в зале оживились.
— Внимательно я слушал доклад, ни одного слова не пропустил… Правильно говорил товарищ секретарь, что мы еще плохо работаем среди населения. Верно, не изучаем тех, кто рядом с нами живет… Ну, хорошо, мы виноваты. А райком как помогает нам? По-моему, забыли товарищи дорогу в Цахком, пусти их ночью по ущелью — заблудятся в горах. Почему бы им не переночевать у нас, с народом не поговорить по душам?
В зале задвигались, по рядам прокатился гул одобрения.
— У вас всего шестнадцать дворов, — отозвался секретарь, — сел много, а я один.
— Семнадцать, — уточнил Тасо. — Семнадцать, уважаемый товарищ секретарь, а всего живет в ауле сто пять человек!
— А коммунистов сколько у вас? — бросил кто-то реплику из президиума. — Плакаться вам не к лицу.
Тасо резко оглянулся на президиум, шагнул к столу, уперся единственной рукой, с нажимом произнес:
— Коммунистов? Я, Тасо Сандроев, и еще два комсомольца: Фатима Кантиева и Буту Сандроев, а третьего исключили… Асланбека Каруоева. Сын арестованного… — Тасо потер щеку. — Не могу понять, когда коммунист с девятнадцатого года, бывший красный партизан Хадзыбатыр Каруоев успел стать врагом… — после паузы добавил: — врагом народа. Цахкомовцы не знают до сих пор, в чем его вина. Арестовали человека…
Секретарь райкома Барбукаев постучал карандашом по графину.
— По этому поводу состоялось решение бюро, — он поднялся. — Свою вину Каруоев признал. Полностью. Зачем же ставить под сомнение обоснованность предъявленных ему обвинений? А потом, уже прошло больше года, товарищ Сандроев.