а о купании и забыть можно. Мне-то, старому, все равно, а таким как ты тяжело приходится.
Когда повозка остановилась, Ланж Ганьон едва сдерживала слезы. Ее бесцеремонно выволокли, осмотрели, и повели в какой-то жуткий хлев, как ей показалось поначалу. Она попросила оказать ей медицинскую помощь, но ее опять втолкнули в темное помещение, и заперли.
— На меня упали стены, у меня болит все тело, — жалобно плакала она у двери, но никто не ответил до самого утра.
Тогда и выяснилось, что ее заперли в Илецком остроге.
Принесенный в камеру завтрак состоял из грязного куска хлеба и воды в допотопной кружке, невозможно воняющей железом. Просьбы Ланж позвать врачевателя или хотя бы дать умыться опять канули втуне, хотя после обвала она была вся в пыли, крови, и действительно нуждалась в лекарской помощи. Наличия уборной, конечно же, для заключенной не предполагалось.
Бедняжке еще многое предстояло узнать об этом месте, но, если излагать кратко, то Илецкий острог был построен на месте старой крепости, где работали соледобытчики. Пятьдесят семь лет назад крепость была разрушена войском могущественного колдуна Емельяна Пугачева, который основательно потрепал Оренбург, прежде чем его схватили. Императрица Екатерина не горела желанием восстанавливать крепость, но ей посоветовали обустроить острог, и ссылать туда бунтовщиков: коли они так отчаянно сражались за оренбургский край, пусть и отправляются в пожизненную ссылку.
Основным промыслом в остроге была добыча соли, и осуществлялась в таких бесчеловечных условиях, что попавшие туда каторжане проживали максимум несколько лет. Их страдания перед смертью были столь чудовищными, что иногда сокамерники из милосердия помогали им предстать перед Богом. Но однажды адский порядок изменился: ходили упорные слухи, что улучшения повлек за собой бунт каторжан, хотя власти опровергали все намеки на неповиновение. В Илецком остроге стали заниматься куда более легкой работой, надзиратели не свирепствовали безбожно, но от репутации им не удалось избавиться, и уже никогда не удастся.
По жестокой иронии судьбы, именно в такое место — кошмар наяву — попала француженка Соланж Ганьон. Она не была ни иноземной шпионкой, ни людоедом, ни убийцей, ни (упаси Боже) декабристом, но вокруг нее сплели такие коварные сети, что только чудо могло помочь ей выпутаться.
Но каким образом приходит чудо — вопрос остается открытым, зато каждый точно знает, что беда не приходит одна…
Примечание автора: Илецкий острог — реально существовавшее место ссылки каторжан, на месте которого сейчас находится колония с неофициальным названием "Черный дельфин". Это самая страшная тюрьма России, с самыми жестокими заключенными и суровыми (порой — бесчеловечными) условиями.
Глава сорок вторая, рассказывающая о торжестве Красной Церкви
24 декабря 1830 года по Арагонскому календарю
Накануне Рождества, в сочельник Ланж Ганьон стояла на коленях в своей темнице, и молилась Красному Богу. После жестких нападок со стороны церковников вера надолго покинула ее сердце, но в отчаянную минуту, когда у нее не осталось ни сил, ни надежды, друзья покинули, а возлюбленный предал — лишь на Всевышнего она могла уповать, лишь он один остался для нее защитником и источником успокоения.
К двери подошли люди, и громко завозились с замком. Девушка хотела верить, что Онежский одумался, выяснил правду, и сейчас ее освободят, но чуда, увы не произошло: взгляд тюремщика не сулил ничего хорошего.
— Пошла, — грубо скомандовал он, хватая ее за локоть. — Тебя ждут.
Соланж возненавидела этого мужлана.
— Надеюсь, это мой защитник. Напоминаю, я — подданная Французской империи, и вы не имеете права обращаться со мной подобным образом! Вы обязаны были уведомить…
— Знаю я, кто ты, — ухмыльнулся тюремщик. — Там как раз твои милые сородичи прибыли. Радуйся, подданная, сейчас тебе помогут!
Неужели не врет? Бог услышал ее молитвы, слава Ему! Губы девушки тронула слабая улыбка, когда она вернула себе надежду, но тюремщик ввел ее в убогое помещение без окон, с единственным длинным столом и несколькими стульями, на которых разместились…
Девушка замерла в двери, скованная ужасом, но стражник толкнул ее кулаком в спину, да так сильно, что она влетела в камеру, и упала на пол. Без малейшего раскаяния тюремщик рывком поднял ее на ноги, и она оказалась лицом к лицу со старым противником.
— Здравствуй, Соланж Ганьон! Отрадно видеть тебя в тюрьме, где тебе самое место. Парижские судьи были мягкотелыми, и вынесли оправдательный приговор, зато посмотри какие разумные и порядочные люди служат в России: они сразу раскусили твою подлую натуру, и воздали по заслугам.
Перед ней на стуле сидел Арман Жиро, назначенный недавно епископом Родеза. Еще со времен судебного процесса в Париже он громче всех кричал о виновности Соланж Ганьон, клеймил ее убийцей, обвинял ее в пособничестве секуляризации, то есть уменьшении роли Красной Церкви в жизни общества. Ее деятельность по защите и расширении прав женщин вызывала у него отвращение, и он не стеснялся называть ее «любовницей Дьявола», «адской гончей», «подлой разрушительницей вековых устоев».
Когда суд ее оправдал, Жиро долго не мог с этим смириться, но зерна его «трудов» дали успокоившие его плоды: общество возненавидело Ганьон, и отреклось от нее. Однако он не забыл о мечте увидеть ее смерть, и был страшно разочарован, когда девушка уехала в Российскую империю. Все эти месяцы он изводился, думая, как до нее добраться, не вредя при этом своей репутации, ибо железные амбиции вели его к кардинальской должности, и он не хотел потерять влияние в погоне за девчонкой.
Но она сама сделала ему подарок, и в тот день, когда пришло известие об аресте Соланж Ганьон в Оренбургский губернии, Арман Жиро самолично отправился в далекие края, чтобы насладиться ее окончательным крахом. «Месть сладка» — читалось на его лице.
Местные церковники с почтением, перерастающим в раболепие, смотрели на важную шишку из Франции, почтившую их захолустную тюрьму.
— Знаете, зачем я здесь? — продолжил он. — Дабы разобраться в ситуации, и помочь, если вы невиновны, либо передать правосудию, если виновны.
Глядя в его неумолимые, сверкающие злобой глаза, Ланж окончательно потеряла любую надежду на спасение. И как так могло случиться, что из всех представителей духовенства прибыл именно он — человек, мечтавший увидеть ее крах больше всех остальных! И почему епископ? Разве это не работа посольства? Но она не стала задавать вопросов, ибо знала, что ее протесты ничего не дадут, а унижаться перед врагом она не станет даже под страхом пыток.
А именно это и планировал Жиро:
— Дабы установить истину, не прибегая к словесным ухищрениям, в которых эта пособница зла нас всех