Отчизне
Михаилу Фербергу
Бывает мать несправедливаК своим сынам. И вот тогдаЛюбви и горькой и ревнивойДля них приходит череда.
Им не забыть. Им не расстаться.Ты не любовница. Ты мать.Им песни детства ночью снятся,И этих песен не отнять.
Им снится юность буревая,Огонь твоих гражданских битв.И рана старая, сухаяОпять в ночи кровоточит.
И сердце бьется так тревожно,И холод смерти давит грудь —Проклясть тебя им невозможноИ невозможно обмануть.
Пред дальней ледяной могилойСклоняемся, притворно иль скорбя,Отчизна, я бы не простила —Ни за него, ни за себя.
<1938>
«На дальнем Севере зимует друг…»
На дальнем Севере зимует друг.Сегодня я пошлю ему посылку:Сухую колбасу, лимоны, лук,Отрезок сала в розовых прожилках.
Вот шептала. Её янтарный глазЕму напомнит солнечное лето.Перебираю вновь, который раз,Подобранные тщательно предметы.
Чтоб верил, что найдет жену такой,Какой оставил, чтоб не знал сомнений.Ступайте, милые! И твердою рукойПодписываю: Бухта Провидений.
<1938>
«Спускается солнце за степью…»
Спускается солнце за степью,Вдали золотится ковыль.Колодников тяжкие цепиВздымают дорожную пыль.
Так вот что случилось с тобою,Куда тебя жребий занес —Любимый с печальной судьбою,С серебряной прядью волос.
<1938>
Моей наставнице
Раисе Григорьевне Лемберг — старой большевичке
Ты справедливая и ты не терпишь зла,Но все на свете ты понять способна:Ты пылкость юности чудесно пронеслаСквозь натиск лет, сквозь мир звероподобный.
Когда, случается, я тяжело грущуОт пошлости, от лжи и лицемерий,Я прихожу к тебе и говорю: «ХочуОставить всё! Я более не верю!»
И ты мне руку на плечо кладешь,Приказываешь мне: «Ступай, начни сначала».И соглашаюсь, думаю: «Ну что ж!За нами правда. То ль еще бывало!»
<1940>
«Начну заветную мою…»
Начну заветную моюО сердца темных бреднях.Тебе, тебе я отдаюКольцо стихов последних.
Тебе, мой друг, оно твоеПо всем любви канонам,Хоть хлеб, и счастье, и жильеДелить не суждено нам.
Хоть обручального кольцаТебе я не дарила,Хочу до смертного концаТвоей остаться милой.
Смыкает время тесный круг.Не будут трубы петь вокруг,Мы не были в героях.Но время мужества, мой друг,Пришло для нас обоих.
1940
Домик в городе Пушкине
В этом домике у паркаСеверным коротким летом,В год, когда война пылала,Жили русские поэты.
День был посвящен работе,Вечер — тихим разговорам,Словно в дальний путь куда-тоПлыли мы спокойным морем.
Но на переломе ночиРадио врывалось в уши,Выли города и страны:«SOS! Спасите наши души!»
А потом мы расходилисьПо кабинам личных странствий,Каждый, каждый сам с собою,С жизнью, с совестью, с пространством.
Только в сквере на скамейкеМальчик бронзовый ночамиСлушал ночь и видел — небоРежут острыми мечами.
И, сойдясь наутро к чаюВ светлой комнате балконной,Каждый день мы находилиКарту мира измененной.
Май 1940
Правдивая история доктора Фейгина
Дело было в панской Польше.— Что о ней сказать? —Рассказать бы можно больше,Трудно промолчать.
В городке вблизи границы— Что сказать о нем? —Доктор Фейгин был в больницеГородским врачом.
Невысокий, близорукий,Тихий, как свеча.Золотые были рукиУ того врача.
От парши, чахотки, грыжиИ от бед иныхДаже лучше, чем в Париже,Он спасал больных.
И к нему со всей округи— Что сказать о ней? —Шли лечить свои недугиХлоп, русин, еврей.
Он не брал высокой платы,Он лечил их так.Не ходил к нему богатый,А ходил бедняк.
И детей к нему носилиС четырех сторон,Без различия фамилий,Отчеств и имен.
До Варшавы слух домчался.Слух прошел о нем,И разгневалось начальствоС золотым шитьем.
В белых пальцах трубка пляшет:— Вам, Панове, стыд!Неужель больницей вашейУправляет жид?! —
Уж «Газета» дышит страстью:«Доктор наш еврей!Может, режет он на частиМаленьких детей?!
Он, потомок ста раввинов,Он, собачья кровь,Виноват, что хлоп с русиномХодят без штанов!»
Пред лицом таких событийПишет магистрат:«Вы уволены. ЛечитеВаших жиденят!»
— Не уйду, пока коллегеЯ не сдам больных, —Перерыв в леченье вреденДля здоровья их.
Если я еврейской крови,В чем вина людей?! —Но недолго прекословилМаленький еврей.
Это все в тысячелетьяхБыло много раз.Только звезды мрачно светят,Звезды темных глаз.
* * *
Вот в больнице новый доктор —Пан Тадеуш Кржиш.Но больных не видно что-то,Их не приманишь.
А у фейгинской квартирыС самого утраЖдут кафтаны в старых дырах,Ноги в волдырях.
И несут со всех местечекМатери детей.Касек, Стасей, Ривок лечитМаленький еврей.
До Варшавы слух промчался,Слух прошел о нем,И разгневалось начальствоС золотым шитьем.
И приводят шесть жандармовФейгина на суд.Смотрят люди с тротуаров,Как его ведут.
— Доктор, вам единоверцевВелено лечить.Вы приказы министерстваСмели преступить! —
Отвечает огорченноМаленький еврей:— Не нарушил я законаСовести своей.
Если мучаются люди,Если плачет мать, —Неужель, Панове судьи,Мог я отказать? —
И судья ответил четкоНа его слова:— Пусть обсудит за решеткойЖид свои права. —
Доставляют вслед за этимДоктора в тюрьму,И тоска тысячелетийВходит вслед ему.
* * *
Долго ль, коротко ль, но сменеВсе обречено, —Государства, словно тени,Падают на дно.
Над Варшавой гром промчался,Орудийный гром,И бежит, бежит начальствоС золотым шитьем.
Удирает на машинеПан Тадеуш Кржиш,Ну, а хлопам и русинамКак бежать велишь?
Но быстрее самых быстрых,Всех опередив.Мародером и убийцейВ город входит тиф.
Страх ломает все засовыПод покровом тьмы.И выходит уголовныйФейгин из тюрьмы.
Городок в ночи таится,Мрак и тишь кругом,Но ведет его в больницуПамять о былом.
Переполнены палаты,Люди на полу,Перевязок ждут солдатыНа вещах в углу.
А из залы полутемнойСлышен тихий плач,И спешит, спешит на помощьДоктор Фейгин, врач.
Детских губ призыв несмелый…Боли лабиринт…Вот уж он рукой умелойОправляет бинт.
И с надеждою во взглядахНа него глядят,И рождается порядокВ хаосе палат.
И всю ночь в людской пустынеПри огне свечейЧеловечье тело чинитМаленький еврей.
И три дня с тревогой в сердцеКаждый час и мигОтбивает он у смертиМалых и больших.
А потом в ночном туманеДонеслися вдругТяжких танков громыханье,Гул моторов, стук.
И бледнеет под повязкойКаждое лицо,Но идет, забыв опасность,Доктор на крыльцо.
Чьи полки во тьме грохочут?Чей у дома шаг?Может быть, во мраке ночиСвой страшней, чем враг.
— Здесь больные! — крикнул в мукеМаленький еврейИ, крестом раскинув руки,Замер у дверей.
Так стоял он, ожидая,Ко всему готов,Словно птица защищаяВыводок птенцов.
Но зажглись, сверкнули фарыКругом огневым,Яркий свет в глаза ударил.Кто же перед ним?
Сотни статных, мощью грозныхНа машинах в ряд.Командиры в шлемах звездныхУ крыльца стоят.
И сказал, блеснув очами,Старший командир:— Мы пришли сюда друзьями.Мы несем вам мир.
Мы больницу вашу вдвоеРазвернем тотчас.В штаб дивизии с собою,Доктор, просим вас.
— Не уйду, пока коллегеЯ не сдам больных, —Перерыв в леченье вреденДля здоровья их.
Если я еврейской крови,В чем вина людей?! —Но сурово сдвинул бровиСтарший из гостей.
— Мы Советского СоюзаВерные сыны.И для нас поляк, и русский,И еврей равны.
Мы пришлем вам подкрепленьеИз врачей полка. —Салютуя, на мгновеньеПоднялась рука.
И внезапно тьму прорвалиТысячи огней,Побежали вдоль кварталовИскры фонарей.
И внезапно город мертвыйОжил, поднялся.Настежь двери, настежь окна!Песни… голоса…
И толпятся вкруг советскихБоевых машинВ хоре дружеских приветствийХлоп, еврей, русин…
Но, затерянный в потокеМноголюдных рек,Молча смотрит невысокийТихий человек.
И горят, сияют, светятЗвезды темных глаз,Может быть, в тысячелетьяТолько в первый раз.
1940
Парки