* * *
Долго ль, коротко ль, но сменеВсе обречено, —Государства, словно тени,Падают на дно.
Над Варшавой гром промчался,Орудийный гром,И бежит, бежит начальствоС золотым шитьем.
Удирает на машинеПан Тадеуш Кржиш,Ну, а хлопам и русинамКак бежать велишь?
Но быстрее самых быстрых,Всех опередив.Мародером и убийцейВ город входит тиф.
Страх ломает все засовыПод покровом тьмы.И выходит уголовныйФейгин из тюрьмы.
Городок в ночи таится,Мрак и тишь кругом,Но ведет его в больницуПамять о былом.
Переполнены палаты,Люди на полу,Перевязок ждут солдатыНа вещах в углу.
А из залы полутемнойСлышен тихий плач,И спешит, спешит на помощьДоктор Фейгин, врач.
Детских губ призыв несмелый…Боли лабиринт…Вот уж он рукой умелойОправляет бинт.
И с надеждою во взглядахНа него глядят,И рождается порядокВ хаосе палат.
И всю ночь в людской пустынеПри огне свечейЧеловечье тело чинитМаленький еврей.
И три дня с тревогой в сердцеКаждый час и мигОтбивает он у смертиМалых и больших.
А потом в ночном туманеДонеслися вдругТяжких танков громыханье,Гул моторов, стук.
И бледнеет под повязкойКаждое лицо,Но идет, забыв опасность,Доктор на крыльцо.
Чьи полки во тьме грохочут?Чей у дома шаг?Может быть, во мраке ночиСвой страшней, чем враг.
— Здесь больные! — крикнул в мукеМаленький еврейИ, крестом раскинув руки,Замер у дверей.
Так стоял он, ожидая,Ко всему готов,Словно птица защищаяВыводок птенцов.
Но зажглись, сверкнули фарыКругом огневым,Яркий свет в глаза ударил.Кто же перед ним?
Сотни статных, мощью грозныхНа машинах в ряд.Командиры в шлемах звездныхУ крыльца стоят.
И сказал, блеснув очами,Старший командир:— Мы пришли сюда друзьями.Мы несем вам мир.
Мы больницу вашу вдвоеРазвернем тотчас.В штаб дивизии с собою,Доктор, просим вас.
— Не уйду, пока коллегеЯ не сдам больных, —Перерыв в леченье вреденДля здоровья их.
Если я еврейской крови,В чем вина людей?! —Но сурово сдвинул бровиСтарший из гостей.
— Мы Советского СоюзаВерные сыны.И для нас поляк, и русский,И еврей равны.
Мы пришлем вам подкрепленьеИз врачей полка. —Салютуя, на мгновеньеПоднялась рука.
И внезапно тьму прорвалиТысячи огней,Побежали вдоль кварталовИскры фонарей.
И внезапно город мертвыйОжил, поднялся.Настежь двери, настежь окна!Песни… голоса…
И толпятся вкруг советскихБоевых машинВ хоре дружеских приветствийХлоп, еврей, русин…
Но, затерянный в потокеМноголюдных рек,Молча смотрит невысокийТихий человек.
И горят, сияют, светятЗвезды темных глаз,Может быть, в тысячелетьяТолько в первый раз.
1940
Парки
Где-то в мире три сестры живут,Парками их с древности зовут.Парки — пряхи. Им дана судьбойЗлая власть над участью людской.
И одна сестрица тянет нить,А второй — назначено крутить,Третья — ножницы свои берет,Срежет нитку — человек умрет.
Слишком краток век наш на земле,Где-то вьется ниточка во мгле.А уже на смену нам растет —Новый, молодой, веселый род.
Нам немного бы еще пожить,Сердце бы любовью обновить —Пусть хоть будет горек черный хлеб,Пусть придут превратности судеб —
Пронести бы снова сквозь пожарЛегкомыслия божественного дар.Сколько в мире незнакомых стран!Пересечь бы снова океан,
Полюбить чужие города,Заглянуть бы в дальние года…В мире битва грозная идет,Не узнаем мы ее исход.
Парка нас торопит. У клубкаДержит ножницы ее рука
<11 июня 1940>
Завтра
Памяти М.А. Фромана
Все торопишься, думаешь: «ЗавтраОт докучливых отвяжешься дел…» —Ведь ты болен желаньем пространства,Ведь ты слышишь полет лебедей…
Завтра, завтра… Еще усилье!То семья… то беспомощный друг…Моль съедает тем временем крылья,Гложет жизнь твою скрытый недуг.
И в прекрасное майское утроВ чистом зеркале видишь ты —Сединой пересыпаны кудри,Расплылись, потускнели черты.
Вот уж завтра на свежей могилеСкажет друг твой печальную речь —О напрасно растраченной силеИ о том, что-де надо беречь.
<22 июня 1940>
«Июнь. Жара. Война…»
Июнь. Жара. Война.Война повсюду в мире.Тоска. Сижу однаНа городской квартире.
Мой дом. Отряды книг…Цветы, краса неволи.Узнать из уст чужих,Что друг смертельно болен.
Меж нами жизнь. Стена,Любви ушедшей пропасть.Меж нами мир. Война.Горящая Европа.
<29 июня 1940>
Сон
Мне снились развалины дома,Дымящийся остов войны,И я проходила по краюРазбитой снарядом стены.
Кирпич подо мною шаталсяИ рушился в бездну карниз,Но что-то влекло меня дальше,Куда-то все глубже и вниз.
И та, что была всех на светеМне ближе — мой светик родной —Седой бездыханною куклойЛежала в пыли под стеной.
Сухое и легкое телоЯ на руки молча взяла,Я в мертвые очи глядела —Ее, как ребенка, звала.
Но голос, как птица, трепещет,И крыльев, и звука лишен…О как я боюсь тебя, вещийМой сон, неминуемый сон!
<Июнь 1940>
В Польше
…В Польше еврейскому населению предписано носить обувь на деревянной подошве (из газет)
В Польше стук деревянных подошв.В кожаной паре там не пройдешь.Теперь сантиметр подошвенной кожиЖизни людской много дороже.
Кожа нужна для господских ног.Сшита из кожи пара сапог.Ту обувь не носят жиды и холопы.Стоят сапоги на горле Европы.
Женщины, дети и старики,Девушки, нежные, как цветки,Стучат деревяшками для приметы,Проходя по улицам новых гетто.
Ничего, друзья мои, ничего!Франция вся ходила в сабо.Луи Капет был роскошным мужчиной —Все это кончилось гильотиной.
<14 июля 1940>
«И показалась детскою забавой…»
И показалась детскою забавойВсем нам война четырнадцатого года, —Наивным старомодным поединкомС отсталыми понятьями о чести.
Раскланиваясь в воздухе друг с другом,Летали знаменитейшие асы!А танки выходили в одиночку,Как чудища, которых отпускают
С цепи, чтоб поразить воображенье.Кричала пресса, проливая слезы,О бреши, сделанной в готическом соборе,И нации друг друга упрекали
В жестокости. Жестокость! Это словоТеперь с вооруженья армий снято,Оно заменено — уничтоженьем.
<Июль 1940>
Дубы Сен-Клу