Другу
Мы все получилиОт века в наследство:Арийское слово,Иудейское детство,Картины и статуи,Книги и песниИ золотоМудрости тысячелетий.А странствия…Шельда,полна и светла,К широкому морюНас утром неслав богатую осень богатого века…В ту осень с тобоймы расстались навеки.Нас жизнь разлучила, —Какая-то малость,Война, или как этотам называлось.Все думали — временно, все поправимо —а дни проходили, одетые в дымы,одетые смертьюи грромом летучим,одетыев сеть заграждений колючих…И, взрыта фугасами,окопами вскопана,земля между намираскрылась, как пропасть,и, вздыблена,словно пустыня лесками, —барханами труповлегла между нами.
И мы на различныхостались дорогах.Мы были так стары,Мы знали так много —И как оказалосьСмешно и нелепо —Мы были так юны,Мы были так слепы.И книги…и мудрость…Все было обманом.Не золотом,а пятакомоловянным!
Ты виделЕвропы кровавый закат,И смертьтвои веки закрыла.На Майне, во Франкфурте старом, лежатьТебе в одинокой могиле.Я даже не слышалатвоего «прости»,Когда ты задумалИз жизни уйти.Я даже не знала, неосторожный,Что все навсегда уже невозможно!Мне трудно поверить,что это навек,Что день не настанет,когдаОсобенно синейпокажется мнеУ набережной невской вода,И в ветре балтийскомвзмывающий флаг,Пристанет большой теплоход,И ты по мосткамторопливо сойдешь,Как школьник, пальто наотлет…И вместе походкой пойдем молодой,Как в первуюнашу весну,И я покажутебе, дорогой,Мой дом и мою страну.
<Октябрь 1932 — май 1934>
Конец
Враг мой, друг мой, муж мой невенчанный,Снова, снова, снова про тебя.Нет кольца на пальце безымянном.Но кольцом свивается судьба.
Сколько писем шлю тебе вдогонкуГоды, годы, годы напролет,Теплых, как ладонь у нашего ребенка,Ледяных, как ненависти лед.
А теперь — через годы и верстыВдруг ответ, как черный водоем: —Возвращайся, друг, запальчивым и черствый, —Дни до смерти вместе проживем. —
И, внезапной злобою объята,Я кричу в окно, в пространство: Нет!Господин, низка у вас зарплата,Не умею я варить обед!
Не умею утешать и холить,И делиться, и давать отчетЗа платок, за воротник соболий,Ворковать над мужниным плечом.
Лучше пусть в гостинице дешевойЯ умру под мелкий зимний дождь,В час, когда померкнет над альковомОтраженье Люксембургских рощ.
Прибежит к студенту мидинетка,Просвистит за стенкой качучу,Постучат, смеясь, ко мне: — «Соседка!Мы вас потревожим…» Промолчу.
И шепнет сосед гарсону в синей блузе: —«Что-то этой русской не слыхать?» —В комнату войдут и распахнут жалюзи,Солнце брызнет на мою кровать,
Брызнет утро вечное Парижа,Запах роз, гудрона, стук колес —Только я их больше не увижу,Ни людей, ни бледных роз.
Сын приедет, сходит на кладбище,Побродит по улицам чужим,Да еще в газете, может быть, напишутДве строки петитом, смутные как дым.
<1932–1934>
Снег в горах
Мне снегНа черном гребне горНапомнит, знаю я,Цвет молодых твоих сединИ холодность твоя.
Мы мало виделись с тобой.Расстались, как во сне,Но взял ты зеркальце мое,А гребень отдал мне.
И если в зеркальце моеСлучайно взглянешь ты,Быть может,Возвратит стеклоТебе мои черты.
И если гребень подношуЯ к волосам моим,Воспоминанье о тебеВстает как легкий дым.
Мне снегНа черном гребне горНапомнит, знаю я,Цвет молодых твоих сединИ холодность твоя.
<8 апреля 1936>
Романс («Не оттого, что связан ты навек…»)
Не оттого, что связан ты навек,Не оттого, что ты любил другую,Я при тебе не подымаю век,Клянусь тебе, не оттого тоскую.
Соперницы старинной не боюсь.Я знаю, друг, любовь неповторима, —Сто разных роз один приносит куст,Сто облаков встают из клубов дыма.
И все же сердце рвется и болит,И счастья день невольно затуманен,И мне тревога тайная твердит,Что ты уже смертельно жизнью ранен.
<Сентябрь 1936>
Город (Из стихов о Пушкине)
Он в мире далекомДавно знаменит:Дворцы над широкой Невой,И розово-серыйПрибрежный гранит,И дымные дали его.
И сложеныСлавные песни о нем.Мы частоС тобойИх твердили вдвоем:О том, как безумец погиб молодой,Нахлестнутый невской чугунной волной,Как грозный хозяинНа медном конеПо улицам скачетВ ночной тишине.
Но тот,Кто прекрасную песню сложил,Был сам здесь загублен в расцвете сил,В простую рогожуПоспешно зашит,И вывезен тайно,И тайно зарыт.
Властителям царстваИ мертвый поэтКазался опасен и страшен:Могилы егоВ этом городе нет,Но кровь его —В городе нашем.
1936
Не ржавеет
Н. Тихонову
Я привожу к тебе моих друзей,Чтобы они тебя умом затмилиИль победили широтой плечей,Улыбкой белозубой и румяной.
Но чудеса… Они перед тобой,Речистые, внезапно умолкаютИль жалкие слова лепечут робко.А речь твоя кипит, искрится, блещет
Непринужденной силой вдохновенье.Веселость детская твоя неотразима.Они влюбляются в тебя, мужчины, —Как мальчики глядят тебе в глаза
А ты встаешь, высокий, тонкий, светлый,И говоришь с улыбкой: «До свиданья».И ты к другим уходишь. Что мне делать?Не ржавеет старинная любовь.
<Июль-август 1937>
Повесть
Ты тоже не была счастливой, Анна.Ты девочкой его, должно быть, полюбила,Подростком рыжеватым и неловким,Глядела на него влюбленными глазами.Он беден был, упрям и малодушен,Родители тебе его купили, Анна.
Ты поздним вечером стояла, Анна,У той гостиницы, где мы с ним целовались.Его на лестницу ты вызывала трижды —Рассерженный, он вышел и вернулся.В то утро я ему шепнула о ребенке…Ты тоже не была счастливой, Анна.
Ты двадцать лет его держала, Анна,Всей женской слабостью — простой и цепкой,Всем чувством чести, свойственным мужчине.От жгучего стыда он ночью просыпался,И рядом — ты лежала на постели.Ты тоже не была счастливой, Анна.
Не стала я с тобою спорить, Анна,Я сына молча увезла на Север.Взамен любви — судьба дала мне песни,И смерть твоя разняла руки, Анна.Я не сержусь, ты можешь спать спокойно,Ты тоже не была счастливой, Анна.
<23 апреля 1937>
Отчизне