— Неудобно.
— Зато безопасно.
— Зато неудобно, — упорствует Ваня, отдуваясь. — Мне здесь кто голленостоп поломает, ты? Или Паша?
Я рассеянно улыбаюсь, задумываясь. Достаю телефон, проверяю сообщения. Бо пишет странно, без скобочек, которыми мы обычно щедро посыпаем наши переписки, и отрывисто, словно обиделся. Ненавижу, когда у нас какой-то разлад, это запускает такую ужасную внутреннюю тревогу, как будто в голове пожарная сирена беспрестанно орет. Блокирую телефон, возвращаясь к Громову. Поговорю с братом, когда вернусь домой. Не сбежит же он от меня.
Через полтора часа после привычной уже перепалки я уговариваю Ваню закончить тренировку. Он и так делает больше, чем может, не хочу, чтобы это ему навредило. Но и Громов, должно быть, уже привык, так что сопротивляется больше для вида. Мы переодеваемся, каждый в своей раздевалке. А, когда выходим на улицу, он берет меня за руку. На короткое мгновение я задерживаю дыхание. Еще одна картинка, которую я представляла сотни тысяч раз, становится явью. И снова не сходится с реальностью.
Сначала я нервничаю, что моя ладонь потеет. Борюсь с собой, чтобы не выдернуть ее и не обтереть об джинсы. Потом думаю, не слишком ли сильно в него вцепилась. И только после этого я наконец уговариваю себя расслабиться. И тогда я понимаю, что в жизни это тоже гораздо приятнее, чем я могла бы себе вообразить. Почти раздуваюсь от восторга и гордости. Почему никто не смотрит? Смотрите же, мы держимся за руки! Это значит, что я ему нравлюсь!
Громов что-то рассказывает, но я почти не слушаю, сосредоточиться невозможно, я постоянно отвлекаюсь на то, как он переплетает наши пальцы и поглаживает мою кисть. Плавлюсь от нежности и вибрирую от той энергии, что сейчас во мне вырабатывает слетевшее с катушек сердце.
Ваня собирается вызвать такси, но мне хочется побыть с ним подольше, поэтому я уговариваю его на автобус. Мы садимся назад, открываем контейнер с оладьями от Стефани. Едим прямо руками, шутим, щипаем друг друга масляными пальцами, выясняя, кто из нас больше боится щекотки, и хохочем так громко, что зарабатываем замечание от какой-то женщины.
— Она просто завидует, — шепчет мне Ваня.
Я киваю и в тон ему отвечаю:
— Мне кажется, она просто слишком тепло оделась. Теперь злится, потому что ей жарко.
— Дутая куртка для надутой женщины.
Я прыскаю, зажимая рот ладонью, и она снова оборачивается, бросая на нас недовольный взгляд.
— Геля, — снова шепчет он, едва сдерживая смех, — а ну не дыши. Ты же видишь, ей это тоже не нравится.
У подъезда мы долго целуемся. И расстаемся только тогда, когда Ваня поддевает мою куртку вместе с футболкой, проскальзывая рукой к голой коже. Честно, конечно, я просто струсила. Раньше мне казалось романтичным то, что я не хочу целоваться ни с кем другим. Теперь мне кажется глупым то, что я не даже, куда деть свои собственные руки в этот момент.
Я открываю дверь своим ключом и пытаюсь разуться с минимальным количеством шума. В квартире темно и тихо. Как будто спят не только не только ее обитатели, но и она сама. И хоть я двигаюсь как ниндзя, из своей спальни все равно выглядывает папа, сонно прищурившись:
— Геля, ты?
— Нет, — пытаюсь пошутить, — это мой брат близнец.
— Твой брат близнец дрыхнет давно. Ты где пропадаешь?
Я закладываю руки в задние карманы джинсов. Пожимаю плечами, радуясь темноте коридора:
— Да так. Гуляла.
— Гуляка, — качает головой папа, улыбаясь, и сбивается на широкий зевок, — Богдан говорит, что у него все на контроле, но мне правда интересно, чем так увлечена моя дочь.
Я хмыкаю. На контроле. Нашелся, блин, контролер. Потом подхожу и целую отца в щеку:
— Все в порядке, па. Ложись, утром поболтаем.
— Ладно, — он демонстративно шумно тянет носом воздух, вынося вердикт, — не пила, не курила, тогда я спокоен.
Корчу рожицу напоследок:
— Вообще-то я подросток, нам положено испробовать все вредные привычки.
— Поговори мне еще, подросток.
Папа по-доброму хмыкает и прикрывает свою дверь. Сон для него — это святое, мне жаль, что я его разбудила.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На пороге собственной спальни и останавливаюсь и, прикрыв глаза, вслушиваюсь в дыхание брата. Ага, спит, как же. Со мной этот номер не пройдет.
Глава 39
— Бо, — шепчу в сторону кровати брата, — я знаю, что ты не спишь.
Он старательно сопит. Будь это кто-то другой, поверила бы сразу, и еще устыдилась, что мешаю человеку отдыхать. Но это, блин, Бо. Я знаю даже, как он дышит! И сейчас я полна решимости докопаться до сути его странного поведения.
Поэтому я скидываю на свою постель свитшот и, не церемонясь, сажусь к брату. Он переворачивается на бок и раздраженно тянет на себя одеяло, которое я зажала.
Бормочет:
— Отвали, я сплю.
Я сую руку под его подушку, нащупывая телефон, и выдергиваю его, победоносно сообщая:
— Еще теплый!
— Ты в уме? — он переворачивается, приподнимается на локте, смотрит рассерженно. — Ты сама по ходу тепленькая.
Взмахиваю телефоном в воздухе:
— Смотрел видосы, услышал, что я пришла, и сунул его под подушку. Так?
— Энж, отдай телефон.
— А что там? Секретики от меня? — я снимаю блокировку и заношу палец над иконкой мессенджера.
Брат выходит из себя и вырывает у меня из руки смартфон, больно прихватив палец.
— Ай. Ты чего бесишься?
— А что, мне ручки тебе целовать? Пришла, разбудила, шаришься в моих переписках.
Его едкий тон обидно задевает меня. Говорит так уверенно, как будто это правда, и я просто исчадие ада. Не помню, когда последний раз брат так злился на меня.
Толкаю его в плечо и шиплю:
— Ты не спал, и твои драгоценные переписки я читать не собиралась, я никогда так не делала.
— Откуда я знаю?
— Ты меня просто хочешь обидеть?
Бо снова отворачивается и молчит. Впервые чувствую себя идиоткой, сидя рядом с ним. Понимаю, что пытается отгородиться от меня всеми силами. Но моя душа упрямо тянется к нему сквозь блоки.
И он наконец выдает глухо:
— Ты же меня обижаешь.
Опешив, пялюсь на его затылок. Делаю глубокий вдох и медленный выдох. Говорю очень спокойно:
— Чем же?
В ответ он снова молчит. И мне почему-то становится смешно. Будь это, опять же, кто-то другой, я бы уже взбесилась и ушла, потому что брат ведет себя как ребенок. И, кроме того, очевидно, что я ни в чем не виновата. Но это же мой Бо.
Вздохнув, я ложусь позади него и обнимаю со спины. Чувствую, как он напряжен. Зажмурившись, я вздыхаю и, несмотря на ситуацию, чувствую себя очень уютно и защищенно.
Мягко прошу:
— Расскажи мне, — и добавляю тихо, — пожалуйста.
Он упрямо молчит, и только спустя минуту выдает сдавленно:
— Ты со своим Громовым вообще про все забыла.
— Про все?
— Про учебу. Про Арину. Про меня.
В этот момент телефон в кармане моих джинсов вибрирует несколько раз подряд, оповещая о череде новых сообщений. Бо дергается и говорит:
— Гром пишет. Не посмотришь?
Меня снова душит неуместный смех. Я чуть наклоняю голову и утыкаюсь носом ему в загривок:
— Не посмотрю. Бо, я не пойму, ты ревнуешь?
— Бред.
Мне хочется сказать, что его нелепые обвинения — это бред. Но как-то чувствую, что не это ему сейчас нужно.
Поэтому я примирительно начинаю:
— Послушай, пожалуйста. Я тебя люблю, Бо. Ты — часть меня, а я — половинка тебя, и ничто в целой вселенной не способно это изменить. Мы с тобой вместе в этот мир пришли, вместе пройдем эту дорогу, и уходить, я уверена, тоже будем вместе. Кстати, если вдруг соберешься сделать это раньше меня, не вздумай, понял? Я тогда тоже умру, Богдан.
Брат рвано вдыхает и издает тихий смешок. Я откашливаюсь и перевожу дух, стараясь не расплакаться.
Продолжаю:
— Мы часто спорим и подкалываем друг друга, но я думала, ты знаешь, что ничто по-настоящему между нами не встанет. Кроме того, нам нужно понимать, что в нашей жизни появятся и другие люди, любовь, они будут отнимать наше время. И иногда, наверное, фокус внимания. Но это же нормально?