Так что я глубоко вздыхаю и тоже иду в кухню. Громов уже сидит за столом, под прицелом взгляда Стефы, окруженный тарелками с едой. С аппетитом жует оладьи, окуная их сначала в сметану, а потом в сливовое варенье.
Занимаю стул рядом и с покорным вздохом накладываю себе все, что вижу. В этом доме иначе нельзя. Либо ешь до полной отключки, либо…да нет, второго варианта тут не бывает.
— Ну что, Ваня, как дела?
— Прекрасно, — отвечает Громов с набитым ртом.
Стефа довольно щурится, она обожает, когда едят с аппетитом. Постукивает вейпом по столу и якобы беспечно спрашивает:
— Как же так вышло, что вы с Ангелиной вдвоем приехали?
— Э-э, — он проглатывает, мешкает с ответом, косясь на меня, — да мы вместе из школы вышли.
— Понятно.
— Угу, — зачем-то подтверждаю невнятно.
— Что же вы, дружить стали?
Пользуясь старым приемом, заталкиваю в рот целый оладушек. Не собираюсь отвечать, пусть сам выкручивается. Мне эти семейные подколы и так поперек горла.
— Да мы, вроде бы, и так никогда не ссорились.
— Нет, я имею ввиду, дружить, — она делает ударение на последнем слове, подразумевая, что в ее словаре оно имеет особое значение.
Чувствую, что вот-вот покраснею, но тем не менее заинтересованно пялюсь на Громова.
— Ну, — он вытирает масляные губы, смотрит на меня, а потом совершенно по-пацански ухмыляется, — вроде того.
Уголки моих губ ползут вверх, и я сначала по привычке стараюсь остановить это движение, ведь нельзя, чтобы он догадался, что мне приятно. Безопаснее быть злодейкой Миледи Винтер, чем уязвимой Констанцией. Она не очень хорошо кончила.
Но я все же позволяю себе улыбнуться. Может быть, именно с этой улыбки начнется новая история.
Под столом Ваня кладет руку мне на колено и чуть сжимает пальцы, в ободряющем и одновременно интимном жесте. А потом, как ни в чем ни бывало, возвращается к еде.
— Как у вас дела?
— О, замечательно, только слабость с утра, но это все ретроградный меркурий.
— Очень интересно, расскажете?
Я хмыкаю. Хитрый прием, Громов. Об астрологии Стефаня может говорить часами. Я расслабляюсь и рассеянно слушаю о том, как она воодушевленно рассказывает о влиянии планет. Сама же исподтишка любуюсь Ваней. Никогда еще любить его не было так прекрасно и страшно одновременно. Я очень не хочу все испортить, но никак не могу нащупать правильное поведение.
Если бы мама была здесь, она бы точно мне подсказала. И именно от этой мысли меня накрывает иррациональным чувством одиночества и собственной вины. Я задумчиво обмакиваю палец в варенье и кладу его в рот, сжимая зубами фалангу чуть сильнее, чтобы физической болью отвлечь себя от душевной.
Тогда Ваня аккуратно берет меня за кисть и подносит к своим губам. Едва заметно целует и укладывает себе на бедро, поглаживая руку сверху. Будто успокаивая. Я смотрю на следы своих зубов и думаю о том, что чувствовать в нем поддержку очень непривычно. Но безумно приятно. Я хочу ему довериться.
А Ваня, воспользовавшись паузой в монологе Стефани, наклоняется ко мне, подцепляет пальцем прядь, которая завилась от воды, и спрашивает шепотом:
— У тебя волнистые волосы?
Нахмурившись, я киваю. Последние несколько лет я каждый день выпрямляла их. Казалось, что так они выглядят лучше. Как у всех девушек Громова.
— Красиво, — говорит он.
А я мысленно себя поправляю — у бывших девушек Громова.
Глава 38
От Стефани уходим уже перед самой тренировкой. Конечно, так просто она нас не отпускает, нагружает лоточками разного размера с едой. Под завязку набивает наши рюкзаки, потом отступает на шаг, выпускает в потолок дым с химозным ароматом арбуза, довольно щурится и подмигивает мне.
Я закатываю глаза, но мне, конечно, все равно приятно. И за то, что она рада за меня, и за то, что Громов очень быстро нашел к ней подход, и с преувеличенным вниманием слушал про натальную карту. Казалось бы, ерунда, но это делает Стефаню действительно на десяток лет моложе. Она хихикает, болтает, выглядит удивительно органично со своими пучками и банданой на голове.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На прощание она целует и меня, и Ваню. Конечно, они были знакомы и раньше, но виделись не так часто. А провожает она его как своего внука. Это очень трогает.
Из дома мы выходим молча, только у подъезда Ваня пресекает мои вялые возражения насчет того, что он оплатит такси до стадиона. Мы действительно уже опаздываем.
— Здарова, спортсмены, — уже привычным образом здоровается с нами Паша.
С Громовым — за руку, мне просто улыбается.
Когда все это закончится, я буду по нему даже скучать. Он выглядит милым, простым и очень добрым. Кажется, сейчас не так уж много таких людей.
Ваня идет переодеваться, я, радуясь передышке, тоже меняю одежду на спортивную. По правде говоря, рядом с ним мне все еще неловко. Разве нормально то, что после пары поцелуев люди должны резко начать вести себя иначе? Всю жизнь дружили, а потом бац — и вы почему-то уже в другом статусе. Разве это не должно происходить как-то постепенно?
Честно говоря, я сама себя раздражаю. Так долго мечтала об отношениях с Ваней, а теперь не могу вылезти из кокона собственных путанных мыслей. Не думаю, что Зайцева так долго думала, как она должна себя вести. Просто делала, да и все.
Я выхожу из раздевалки и вижу, что Ваня стоит чуть поодаль, уже на улице. Быстрым и жадным взглядом окидываю его от темной макушки до ярких бутсов. Господи, не дай мне все испортить!
Откашливаюсь и неловко замираю посреди холла, когда Громов оборачивается ко мне.
Быстро отвожу взгляд и говорю:
— Начнем с беговых. Пять кругов для разминки, потом поскачем.
— Поскачем?
— У меня своя терминология, — фыркаю, — даже если ты против, другого тренера тебе не достать.
— Ага, довыпендриваешься, меня любой алкаш в соседнем дворе технике научит, — насмешливо выговаривает Громов, приближаясь ко мне.
— Э-э-э. Ну что ж, не буду доводить до крайности!
Я виляю мимо него и припускаю в сторону поля, испытывая глухую досаду на себя. Когда-то же я должна перестать его бояться?
На поле быстро раскидываю белые фишки для упражнений, пока Громов бежит свои круги. На последнем я к нему присоединяюсь. В конце концов, я ведь не настоящий тренер, я тут для поддержки. Двигаясь чуть позади, снова его разглядываю. Пытаюсь привыкнуть хотя бы так.
Наконец он чуть оборачивается и говорит:
— Глаза сломаешь, Суббота.
Я смеюсь, не отрицая то, что откровенно пялилась:
— Давно уже поломала, Громов!
— А на кой мне подслеповатый тренер?
— Ты меня все уволить пытаешься?
Ваня отрывисто смеется:
— Ни за что. Придется со мной еще потренить.
— Тогда ускорься, Вано, — выдаю весело и шлепаю его по ягодице.
Выражение лица Громова в этот момент можно рисовать для японских комиксов. Глаза огромные, и в них плещется безграничное удивление.
Я хохочу как сумасшедшая и, задыхаясь, пытаюсь пояснить:
— Чисто футбольный жест!
— Да? Что скажешь, если я тоже отвешу тебе такой же футбольный жест?
С коротким визгом я ускоряюсь и бегу уже впереди, но слышу, как Ваня несется следом. А так как из нас двоих футболист все-таки он, то догнав, он сгребает меня в охапку. Мы оба смеемся, Ваня крепко держит меня в кольце рук и отрывает от земли. Потом целует куда достает, в ухо, и ставит обратно. Раскрывает руки и делает вид, что собирается шлепнуть, выбивая из меня еще один звонкий девчачий визг.
— Я запомнил, Суббота, — грозит он пальцем с улыбкой, — чисто футбольный жест!
Я отступаю, увеличивая расстояние между нами. Откашливаюсь, пытаясь прогнать шальное настроение, и деловито поправляю волосы:
— Бег с ускорением до последней фишки, обратно спиной с высоким подниманием бедра.
Ваня иронично приподнимает бровь, но все же слушается.
— Почему не носишь щитки? — спрашиваю, пока он выполняет упражнения.