Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

Водораздел был шириной в километр только по карте. Границы болота отмечались кромкой леса, но что это в действительности был за лес! Больные от избытка влаги деревья, трижды проклятый кочкарник, прелые валежины. Лишь посредине вдоль водораздельной полосы тянулась едва заметная цепочка плоских бугорков. Эту гривку и надо было прочесать.

Месяц назад Матусевич на вопрос: «Можно ли маршрутить в дождь?» – решительно ответил бы: «Нет, нельзя». Намочишь пикетажку, испортишь карту, дождь зальет скол образца, и все минералы, по которым определяется порода, станут одинаково черными и блестящими. Запрещают маршрутить в дождь и правила техники безопасности, потому что цель каждого маршрута – описать как можно больше обнажений, а лазить по мокрым обомшелым камням – в лучшем случае сломаешь ногу. Нельзя еще и потому, что есть такие профессиональные болезни, как ревматизм и радикулит, день-два походишь в мокрой одежде – и готово, а подарочки эти на всю жизнь.

Теперь все правила и понятия летели к черту. Матусевич только одного боялся – как бы не схватить лихоманку и вконец не свалиться.

Пикетажка в сумке, записывать все равно нечего, карта тоже не нужна. Ход по азимуту 95 от одного болота к другому, тридцать шагов в сторону и обратно по азимуту 275. У Лобанова компаса нет, он делает параллельные ходы, ориентируясь на своего ведущего. За полный световой день по десять-двенадцать линий на каждого.

Лагерь подтянули поближе, к устью втекающего в болото ручья. Матусевич про себя назвал его «Ручьем слез». Он краснел, вспоминая о тех минутах тяжкого разочарования, и с ужасом думал, что Лобанов когда-нибудь напомнит ему об этой непростительной для мужчины слабости.

В маршрутах они перекликались, чтобы не терять друг друга из виду, а в лагере говорить было не о чем. Молча разжигали костер, сушились, варили ужин, залезали в сырые спальники и лежали с открытыми глазами, слушая дождь. Оба думали об одном: еще день-два, и вся гривка покроется пересечениями через двадцать метров, детальность для поисков чрезмерная, упрекнуть их будет не в чем, что могли – сделали…

Продуктов оставалось дней на пять.

Камень лежал под ногами, как огрызок толстенного карандаша, – длинная шестигранная призма. За вершинами деревьев и дождевой дымкой угадывалось подножье склона. Борт долины, конец. Дальше – свалы базальтов, этот шестигранник оттуда. Стометровая толща на десятки километров бронирует сверху все породы, и только здесь, в долине, в Зоне глубинного разлома базальтовый покров рассечен и срезан.

Матусевич несколькими ударами разбил камень – не для того, чтобы поглядеть на скол, а просто так, рука соскучилась. На стук молотка пришел Лобанов, увидел призматическую отдельность.

– Тьфу! Думал, что путное колотишь!

– Да, Коля, вот такое дело, – сказал Матусевич. – Базальты. И дальше тоже.

– …твою мать, – сказал Лобанов. – Теперь хоть камень на шею.

– Если и шурфы ничего не дадут – тогда все.

– Шурфы… А горняки где?

Матусевич представил, как теперь им возвращаться после всех напутствий и надежд, после переданной с горняками хвастливой записки, что месторождение у них почти в руках. Притащат рюкзак с рудными валунами… «Все месторождение с собой унесли», – скажет Князев.

– Что молчишь, геолог? – Лобанов свирепеющим медведем высился над склоненным Матусевичем. – Чего притих?

– Горняков не надо было отпускать, – виновато промолвил Матусевич.

– Ах, не надо было! Так беги за ними! Беги, потому что и я Князеву на глаза не покажусь! Он, может, не с тебя, а с меня спросит.

Подавленный Матусевич склонился еще ниже. Нет, не геолог он, жалкий студик, которому еще учиться и учиться… Забиться бы куда-нибудь, уткнуться в подушку, натянуть на голову одеяло и проснуться через много-много дней тихим и светлым зимним утром, и чтобы никто не лез и не требовал каких-то слон…

– …государство на него деньги тратило, а он сидит как мокрая курица! Нюни развесил, мамкин сын!

Гневные слова хлестали, как оплеухи, и Матусевич вдруг почувствовал, как из самых потаенных глубин его души поднимается никогда ранее не изведанная холодная и ясная злость.

– …вставай, доходяга! Пойдем, мне шурфы задашь!

Внутри у Матусевича с тихим звоном распрямилась какая-то пружина. Он встал и, глядя прямо в дремучие глаза Лобанова, раздельно, с князевскими интонациями в голосе произнес:

– Чего раскричался? Здесь я командую! Понадобится, так и шурфы будешь бить!

Лобанов моргнул и тихонько закрыл рот. Володька ни с кем еще так не разговаривал.

Яму, в которой ворочался Лобанов, назвать шурфом можно было с большой натяжкой. Грязный, мокрый, по пояс голый, он кайлил тяжелый вязкий суглинок, подчищал лопатой и снова кайлил. Хорошо хоть грунт талый. Рубить дрова, раскладывать пожог, ждать, пока растает, – от тоски взбеситься можно, а продуктов на два дня осталось, считая дорогу.

Лобанов кайлил, не щадя себя, выкладывался весь. Яма уже метра два с половиной, а грунт все тот же – бурый суглинок со щебнем, галька, валунчики каких-то пород. Еще полметра – и хана, лопатой до края не дотянешься, надо вороток ставить, а где его тут взять? Лобанов разгибался, переводил дыхание, утирал пот с лица, отставлял кайло и брался за скользкий черенок лопаты. Когда от налипшей глины лопата становилась как кувалда, он выбрасывал ее на поверхность и хватал кайло. Матусевич очищал глину и спускал лопату обратно.

– Давай сменю, – в десятый раз предлагал он, но Лобанов не отвечал даже. Матусевич отгребал вынутый грунт подальше, чтоб не сыпался в шурф, ковырялся молотком в отвалах, разбивал валунчики – делал все машинально, чтобы чем-то занять себя. Время от времени заглядывал в яму, видел блестящую спину Лобанова и отходил со вздохом… Однажды он спросил Лобанова, почему тот с его здоровьем и силой не идет на горные работы – горняки на сдельщине имели вдвое больше, чем маршрутные рабочие. «Я свежий воздух, зелень люблю, – ответил Лобанов. – А деньжат всех не заработаешь».

Однако и ему пришлось горняком стать… Кружа вокруг шурфа, Матусевич грыз согнутый палец. Неужели эта гряда – ледниковая морена? Тогда до коренных метров тридцать, не меньше.

…То ли руки устали, то ли лопата потяжелела. Кинешь – и половина назад валится. Тесно, не размахнешься как надо. Глубина уже около трех. Норма на выброс – до двух с половиной. Сергеич говорил, что проходит на выброс до трех с половиной, ну, с его сноровкой… Валится и валится сверху. Перекурить, что ли?

Выбросив лопату, Лобанов поставил кайло ручкой вниз, стал на обушок, но до устья шурфа не дотянулся и полез врасклинку, упираясь ногами и руками в стенки.

– Дай воды, – хрипло попросил Лобанов и долго пил, проливая на грудь. Потом набросил на плечи куртку, сел под дерево и закурил. Матусевич топтался рядом.

– Коля, а ты почему кайло на забое оставил? – осторожно спросил он.

– Попробую еще метра полтора взять… Сбегай в лагерь, приволоки ведро – заместо бадьи. И веревку – от второй палатки шкоты отрежь.

– Ты что, – испуганно спросил Матусевич, – четыре с половиной метра без крепления?

– Не обрушится, – устало сказал Лобанов. – Грунт устойчивый, сухой.

– Нет, я не могу, нельзя.

– Иди, не наговаривайся, что я, ребенок?! Иди, я сказал!

– Я не разрешаю!

– Я тебе покомандую! – угрожающе привстал Лобанов и, схватив Матусевича за руку, потащил к шурфу. – Как же обрушится, если я стенки с откосом проходил? Гляди!

Он подтолкнул его к устью. Матусевич шагнул и отпрянул, лицо его посерело. Шурфа не было, вместо него зияла широкая мелкая воронка, боковые вывалы уходили далеко под прямоугольник почвенно-растительного слоя.

– Мать твою налево, кайло! – воскликнул Лобанов и вдруг тоже побледнел. Представил, что было бы, окажись он в забое минуту назад…

Утром начали новый шурф. Кайло забрали в палатке горняков.

Матусевич долго ходил по покрытой ягелем поляне, все не мог решиться указать место, пока Лобанов сам не выбрал. Содрал мох, углубился на штык, и кайло тюкнулось в мерзлоту.

– Ну вот, – сказал он, – довыбирались. Идем, третью точку покажешь.

– А эта? – спросил Матусевич.

– Бери топор, руби дрова, клади пожог. Я пока следующий начну. А ты как думал!

Следующую точку выбрали севернее. Ровная площадка обрывалась небольшим уступчиком, образуя подобие структурной террасы. Озираясь по сторонам, Матусевич неуверенно сказал:

– Здесь, пожалуй, канаву надо.

– Может, шурф? – спросил Лобанов.

– Нет, канаву, – повторил Матусевич уже уверенней. – И обязательно этот уступ вскрыть.

Лобанов поплевал на руки, взялся за лопату. Чем-то ему это место понравилось, и дождь вроде перестал.

Он наметил направление, по контуру устья подрубил мох, поддел его сверху и скатил по склону, как ковровую дорожку, обнажив широкую темную полосу грунта. Сразу пошло ходко, грунт был податливый, дресвяный, зернистый какой-то. Ниже кайлилось плохо, острие не разрыхляло, а оставляло ямки, несколько раз цокало обо что-то. «Неужто и здесь лед?» – подумал Лобанов.