Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

В камералке Князев сидел у окна и занимал это место не только по праву начальника – удобней было работать с микроскопом. Слева от него стоял чертежный стол Афониной. Она окончила текстильный техникум, но в Туранске не было легкой промышленности, и Афонина летом маршрутила с мужем, а зимой исполняла черновые планы и была на подхвате. Малого росточка, она чертила стоя, навалившись животом на доску и высоко открывая сзади ноги. Иногда она чересчур увлекалась работой, и тогда сидевший у нее за спиной молодой неженатый инженер Игорь Фишман ерзал и выходил курить, а Афонин начинал покашливать и наконец громким шепотом звал: «Татьяна!» Таня из-за плеча косила на мужа круглым карим глазом и одергивала платье. Впрочем, такое происходило только осенью и весной. Зима диктовала непреходящую моду на лыжные брюки.

У двери боком к окну сидели в затылок друг другу Высотин и Сонюшкин – старший техник с крепким, стриженным под «бокс» затылком, подмороженным рыхлым носом и плутоватыми глазами цвета болотной ряски. Он и Фишман летом работали в отряде Афонина.

Шесть столов, шесть человек, камеральная группа. Они же – проектанты.

Застряв на середине фразы, Князев смотрел в окно на белую улицу с зародышами сугробов. Рассвело недавно, сумрачно было и тихо, шел снег. Четвертые сутки ровно и заботливо присыпал он крыши черных приземистых изб, замерзшие воды, болота, уснувших комаров, прятал под собой неприметные таежные тропы, пепелища костров, полузавалившиеся шурфы, сыпал и сыпал, словно отбирал у людей право на отвоеванные летом крохи, – честный зимний снег, лежать которому до конца мая.

Приятно было наблюдать этот нескончаемый снегопад, как приятно глядеть на живой огонь, на бег волн, на дождь, когда сам под крышей и в тепле. Лета, казалось, и не было. От него остались только воспоминания – то отрывистые и туманные, то пронзительно яркие.

Князев оторвал взгляд от окна. Сотрудники прилежно трудились, лишь Сонюшкин уставился в стену перед собой и сосредоточенно ковырял в носу.

– Юра, палец поломаешь, – сказал Князев.

Сонюшкин вздрогнул и убрал руку, все засмеялись.

– И-и-ипо-ммощно вы меня,- выговорил Сонюшкин. – Так вообще можно йето… йето вот… заикой стать!

В коридоре затопали, зашаркали, кто-то по-хозяйски распахнул дверь. Вошел румяный с холода Арсентьев, за ним высокий худой человек с темным лицом и белыми волосами. Играя ямочками на пухлых щеках, Арсентьев поздоровался, широко обвел рукой комнату:

– Геологопоисковая партия номер четыре во главе с Андреем Александровичем Князевым. А это, – он указал на незнакомца, – Дмитрий Дмитрич Пташнюк, мой заместитель, по административно-хозяйственной части.

Когда начальство удалилось, Высотин заметил:

– Черен, аки грех.

– Красивый, но не симпатичный, – подхватила Таня.

– йето… йето… а-кк… конокрад!

Фишман тихо засмеялся, он всегда смеялся тихо, как бы про себя. Афонин благоразумно промолчал. А Князев вернулся за письменный стол и в задумчивости почесал нижнюю губу – вот и подкрепление к Арсентьеву прибыло.

Клуб в центре Туранска чуть отступает фасадом за порядок деревянных домов, и место это называется площадью. Посреди невесть для чего врыт столб, обычный телеграфный столб, но без проводов. Поселковые псы, которых в Туранске не меньше, чем людей, оставляют здесь свои визитные карточки, и к концу зимы основание столба обрастает сталагмитами. Клуб – предмет гордости туранцев, он двухэтажный и наполовину из кирпича. Большая фанерная афиша на высоком крыльце извещает то о новом фильме, то о лекции, а по пятницам и субботам – о танцах.

Незадолго до конца рабочего дня Князева позвали к телефону.

– Андрюша, здравствуй, – сказал в трубке тонкий с ехидцей голосок, и Князев узнал Тамару Переверцеву. – Как жизнь? Голова не болит после бани?

Князев покосился на секретаршу, недовольно спросил:

– Тебе Сашку позвать?

– Нет-нет, я с тобой поговорить хочу. Так не болит?

– Томка, мне некогда!

– Где это вы вчера с Сашкой набрались, а? – вкрадчиво спросила Тамара.

Князев замялся. Вчера после бани они действительно выпили в буфете по стакану мутного перемерзшего вермута, и Сашка сказал, что пошел домой. Но не подводить же друга…

– Понимаешь, встретили кое-кого, ну и…

– Да-да, встретили школьного товарища, год не пей, а после бани выпей, мужская солидарность – знакомые штучки. Слава богу, девятый год замужем. Ну, хорошо, ладно. И не такое прощала. Слушай. Сегодня пятница, женская баня, а мы, между прочим, тоже люди.

– Ну, так на здоровье!

– Э нет, дудочки. Мы в забегаловках не пьем. В общем, приходи. Будут пельмени и еще кое-что. А потом в клуб сходим.

– Приду, – сказал Князев, обрадованный не столько приглашением, сколько миролюбивым исходом разговора.

Переверцевы жили недалеко от конторы на улице Геологической, в просторном двухквартирном доме с паровым отоплением. Дома эти заселяли прошлым летом, когда геологи были в поле. Вселение происходило стихийно. Обещанную Переверцевым жилплощадь захватил экспедитор, навесил на дверь амбарный замок и пошел за машиной. Кто-то из доброхотов позвонил Тамаре, которая работала медсестрой в больнице. Простоволосая, в белом халате, со злым румянцем на худых щеках, ворвалась она в контору, перегнувшись через чернильный прибор, стучала кулачком перед носом тогдашнего начальника экспедиции Ландина, и пронзительный голосок ее был слышен в противоположном конце коридора.

Жилплощадь осталась за Переверцевыми. А экспедитор перевесил свой замок на другую дверь.

Подсвечивая фонариком, Князев шел по узенькой тропке через пустырь на редкую цепочку огней. Давно не звали к себе гостей Переверцевы. До Томки дошли слухи, что пока она воевала за квартиру, вселялась, хлопотала о дровах, конопатила оставшиеся после строителей щели и замазывала огрехи, муженек ее в поле крутил любовь со студенткой. С того времени никто не видел Переверцевых вместе, ни в праздники, ни в будни, и что дома у них происходило – никто не знал. Не выносили они сор из избы, не плакались знакомым, Томка вроде бы уезжала куда-то, а Сашка осунулся, перестал смеяться и засиживался в конторе допоздна. Горько было видеть, как люди сами себе портят жизнь: он – не умея каяться, она – не умея прощать. Но теперь, кажется, все перемололось, и коль позвали на пельмени, будут не только пельмени.

На Геологическую Князев вышел задворками. Улицу застроили, зима изменила ландшафт, и он не сразу нашел нужный дом. Потопал унтами, сбивая снег, мазнул лучом фонарика по стенкам просторных сеней и дернул набухшую дверь. В кухне было натоплено и светло, у духовки сидела Тамара, сушила длинные темные волосы.

– Раздевайся, проходи. Я сама только пришла, в бане очередяка такая.

– Жара у вас.

– Ольку купать будем. А ты снимай унты, свитер. Сашок, дай шлепанцы.

Князев прошел в комнату, сделал пальцами «козу» трехлетней Ольге, та испуганно обхватила ногу отца. Переверцев был в растянутых на коленях тренировочных брюках и майке, на плечах и груди курчавились волосы. Тамара рядом с ним выглядела худеньким подростком. Князев похлопал его по животу – раскормила тебя жена! – и сел в мягкое кресло, снятое с пассажирского ЛИ-2. Хорошо, домовито было у Переверцевых. Во многих квартирах бывал Князев, и почти везде пахло бивуаком – складные столы, стулья, кровати-сороконожки, вместо шкафов самодельные фанерные пеналы. А здесь даже ковер на полу лежал, подле дивана.

Развалясь в кресле, Князев перелистывал журнал и слушал, как за перегородкой в кухне повизгивала и плескалась Ольга, ворковала Тамара, ласково бубнил Сашка. Милая семейная возня. На работе Сашка совсем другой – молчаливый, жестковатый. Ну, правильно, так у людей и получается: дома отдыхают от работы, на работе – от дома.

Купание закончилось, Ольгу унесли спать. Переверцев вытаскивал воду, Тамара звякала кастрюлями. Князев услышал, как на кухонный стол высыпали вроде бы камешки, и скоро до него донесся умопомрачительный дух закипающих пельменей.

Но прежде была строганина из нельмы. Прозрачные, розовато-белые стружки таяли во рту, даже вкус трудно было уловить.

– Ее чтоб распробовать, надо целиком съесть. – Переверцев с сожалением отодвинул пустую тарелку. А Тамара уже накладывала пельмени. Не какие-нибудь там уродцы, среднее между клецками и варениками с мясом, что подают в ресторанах и домах нерадивых хозяек, а настоящие – маленькие, упругие, аккуратные, как девичье ушко, сочные, по три на ложке… впрочем, ели их вилками, обмакивали в разведенную уксусом горчицу и ели. Они тоже таяли во рту, и каждый пельмень требовал подтверждения, на самом ли деле так вкусно или только показалось. А спирт из густо запотевшего графинчика, разведенный градусов под шестьдесят, обжигал горло и грел душу.

После чая с брусничным вареньем разомлевшие мужчины перешли в комнату, закурили. У Переверцева посоловели глаза, он прилег на диван и, поставив рядом с собой блюдце, после каждой затяжки щелчком сбивал в него пепел. Обсуждали служебные дела.