Испугаться и впрямь было чего. Стены и потолок в горнице тёмные, как закопчённые, по стенам пучки травы, корней, грибов навешаны, да ещё перья, кости, раковины, камни какие-то разноцветные. Стол широкий горшками да ступками уставлен. А рядом с собой увидела Катерина лицо, да такое страшное, что сразу глаза закрыла. Спросили бы её, что страшного в том лице, не ответила бы. Глаза, нос, рот – всё обычное. Но нельзя было сказать, молодое оно или старое, мужское или женское, доброе или злое. И от того нечеловеческим казалось, неживым, страшным.
Сухая лёгкая рука легла на её лоб, запахло сильно смородиной. Катерина открыла глаза, глотнула из поднесённого к губам ковша. За ковшом чуть заметно усмехалась маленькая старушка. И Мария рядом, радостно улыбалась своими удивительными синими глазами.
– Напугала ты нас, Катюша. Но теперь, кажись, отошло. Есть хочешь?
– Хочу.
Есть ей, правда, почти не дали: несколько ложек похлёбки и маленький кусочек хлеба. По её аппетиту и привычке плотно покушать это только раздразнило голод. Мария засмеялась:
– Подожди немножко, опосля ещё дам.
Ночь Катерина проспала без снов и без просыпу, сладко, как в детстве. Дух в этой страшной горнице был свежий, лесной.
Утром ей сразу захотелось встать. Она и встала, босиком на чистые скоблёные доски. Спавшая рядом Мария вскочила.
– Ты что?
– Ничего не болит, Маша! Здорова я! Волшебница твоя бабушка.
– Хорошо, что здорова, но ты всё же ляг. Сейчас поесть тебе принесу. Пелагея моя целую гору тебе наготовила.
– Давай эту гору, всё съем, ничего не оставлю. А бабушка где?
– Ты не зови её бабушкой, не любит, просто Навой. Спит она, умаялась с тобой. Вот проснётся, осмотр тебе произведёт, скажет, что дальше с тобой делать.
Говоря это, Мария поставила перед Катериной широкую доску, застеленную рушником, выставила на доску чашу с ухой, тарель с крупяными калитками. Катерина набросилась на еду, как после недельного говенья.
– Ой, какие пирожки, моя мама такие пекла.
– У нас они калитками называются, их наши раскольники северные делают, а те у чухонцев переняли. А Пелагея моя стряпать любит, все кушанья, какие где попробует, норовит сама сготовить.
Катерина сунула в рот последнюю калитку и подобрала отломившиеся кусочки.
– Вкусно. Только у нас ещё тмин кладут. Ой, а что ты говорила, Нава ещё делать со мной будет? Ничего не надо делать, я уже здорова. Сегодня и ехать можно.
– Шустрая какая! А если в дороге хворь вернётся? Силы-то у тебя ещё не прежние. И потом… Ты говорила, сына тебе надо? Я Наве сказала, она, может, что пособит.
Катерина даже жевать перестала.
– А она может?
– Точно не знаю, но она многое может.
Возвращаясь через несколько дней в Москву, Катерина не могла удержаться, чтоб не торопить кучера. Она даже сидела, подавшись вперёд, не откидываясь на кожаные подушки.
– Маша, давай на обед не будем вставать, на ходу чего-нибудь пожуём.
– Мы-то пожуём. А кучер, да и солдаты как пожуют? А они на морозе, им без горячего нельзя.
Катерина виновато закивала.
– Ой, конечно, конечно. Но тогда пошли кого-нибудь вперёд, пусть обед приготовят, чтоб нисколько не ждать.
– Уж послано.
Мария и сидевшая рядом Пелагея улыбались на её нетерпеливость.
– Ну да, соскучилась, – смущённо сказала Катерина, – И так ведь государь всё в делах, часто разлучаться приходится, а тут ещё из-за моей немочи… Вот ты, Маша, выйдешь замуж, сама узнаешь. Что ты, Пелагеюшка?
Пелагея теребила завязки своей нарядной расшитой бисером душегреи.
– Простите, Катерина Алексевна, сказать хочу, не в обиду вам… Да не рассердитесь ли?
– Говори, не робей.
– Слыхала я, Нава вам несколько дён с мужем жить не велела?
– Да, четыре дня, чтобы лечение в силу вошло.
– Так ведь, бают, Пётра-то Лексеич не то, что четыре дня, четыре часа, бывает, ждать не хочет. Уж простите меня, бабу глупую. Не в своё дело мешаюсь, да больно уж хочется, чтоб хорошо вам всё удалось. Не серчайте.
– Ну полно, я не сержусь. Правду ты сказала, нетерпелив он. Ну, как-нибудь…
– Вот я и думаю, может, на эти дни вам не ездить в Преображенское, обождать где-нибудь.
– Как это не ездить? Ведь уж депешу отправили, что возвращаемся.
– Верно Пелагея говорит, – подхватила Мария, – Нельзя тебе прямо в Преображенское, все Навины старания прахом пойдут.
– Так как же, так куда же?
Катерина растерялась, уголки сочных губ опустились, со щёк пропали ямочки.
– А вот что. Мы сейчас свернём в монастырь Троицкий. И о том депешу государю пошлём. Против богоугодного дела у него и слов не найдётся. Мамушка, – попросила она Пелагею, – крикни кучеру, чтобы встал, писать будем.
В монастыре их встретили удивлённо, не ждали, но, конечно, приняли – как не принять. Катерина всю дорогу охала, да переживала. И чтоб ей поспокойней было, Мария вызвалась в Преображенское съездить, успокоить – письмо письмом, а прямой-то разговор надёжней. Сразу и поехала, задержалась только монастырской ухи похлебать – без того Пелагея её не пустила.
В Преображенском оказалась, конечно, уж ночью. Подбегая к флигелю, представляла, как долго придётся колотить в дверь, чтобы добудиться кого-нибудь из сенных девок – горазды они спать. Но на удивление дверь открыли почти сразу. И Варенька не спала. Встретила её на пороге своей спальни хоть и в ночном туалете, но в глазах – ни сонинки.
Марии смерть, как спать хотелось, так что на Варенькины расспросы она отвечала, раздеваясь и прибираясь на ночь. И уж когда всё почти рассказала, спохватилась:
– Мы так громко, Нину не разбудим?
Варенька сделала многозначительное лицо:
– Не разбудим.
И таинственно замолчала. Мария видела, что ей не терпится что-то рассказать, но спать так хотелось! И она поскорей сказала:
– Ну ладно, давай ложиться.
Но Вареньку это совсем не устраивало. Она сделала лицо ещё многозначительнее и, понизив голос, сказала:
– Нины здесь нет.
Делать нечего, пришлось Марии спросить, где же она.
– Ты не поверишь! – обрадовано закричала Варенька, – Она каждую ночь либо поздно придёт, либо вообще только к утру явится, туалет только сменить к завтраку.
Совсем сонная Мария пробормотала:
– Ну и чудеса, что это нашло на неё?
– Да подожди, главное-то, главное ведь – с кем!
– А с кем?
– Да ведь с Петром!
Мария проснулась. А Варенька, частя словами, посыпала подробности, как Нина давно уже, когда поклон делает, то чуть не всю грудь показывает, и как государь на неё посмотрел, а она вот так глазами сделала, и как они рядом сидели, а он всё что-то рукой возился, и как она попросила у него токарный станок посмотреть, а потом они уж и скрываться перестали…