Пётр был рад и не скрывал радости. Сидел возле своей Катеринушки и ни на кого кроме неё не глядел. Сам и в рюмочку ей подливал, сам и блины икрой намазывал и всё норовил то плечом, то рукой до неё дотронуться. Варенька, наклоняясь к Марии, тихонько шептала:
– На Нинку, на Нинку посмотри.
На Нину глядеть не хотелось: лицо потерянное, сидит не шевелясь, будто заледенела.
– Она ведь надеялась, что она царя к себе крепко привлекла, – шептала неуёмная Варенька, – а он, вишь, как замену Нинку держал. А сердцем-то к Катерине присох.
В этот же день было назначено первое театральное представление – премьера. Публики много съехалось, тем более, что царский отъезд к армии был через день назначен – так вместе и проводы.
Мария с Варенькой пиесы почти не видели, урывками только. Они в задней комнате за сценой царевне Наталье помогали актёров обряжать, да следить, чтоб каждый в своё время к публике выходил. Варенька ещё и пела, спрятавшись за нарисованным деревом. В общем, кому праздник, а кому хлопоты.
Потом, после представления Наталья Алексеевна их очень хвалила, и царю и всем ближним его рассказывала, что без помощи их ничего бы не вышло. Преувеличивала, конечно, царевна, какая тут особая помощь, но приятно было, когда и царь с царицей, и все вокруг лестные слова о них говорили. Только вот рядом с Петром одна дама, обшарив их взглядом, сказала:
– Молоденькие, красовитенькие. На свежатинку Петрушу потянуло.
Негромко сказала, как бы про себя, а многие расслышали. Кто усмехнулся, кто глаза отвёл.
– Что это она? – шепнула Мария Вареньке.
Варенька вытащила её за руку из толпы и сердито ответила:
– Что-что? Думает, мы все, как Нинка, будем.
– А кто это?
– Анисья Толстая. Не слыхала про такую?
Мария помотала головой.
– Ну и ладно. Говорить про неё – язык пачкать.
Мария вздохнула:
– Всё-то ты знаешь.
– Про иное и знать-то не хочется. Ну, сводня она при Петре. Да и сама, говорят… Ясно? Пошли переодеваться, а то не успеем.
Вечером после ужина кататься ездили, смотрели, как мужики чрез костёр прыгают, наперегонки бегают, завязавши ноги в мешки, на столб, салом намазанный, лезут.
На другой день было назначено в дорогу собираться, но Варенька принялась уговаривать Марию сбегать кулачные бои посмотреть, она это сызмальства любила. Даже удивительно: сама маленькая, тихонькая, а хлебом не корми – дай посмотреть, как здоровенные мужики друг другу бока мнут.
– Ну, Маша, пойдём, – не отставала Варенька, – ведь сколь времени мы в Москве не были, теперь опять уезжаем. Пойдём, посмотрим. В чужих-то землях такого удальства нетути.
– Варюша, ведь сегодня укладываться велено.
– Так мы сейчас уложимся и пойдём. У меня уж всё готово, давай вместе твоё соберём. Много у тебя?
– Моё-то всё сложено, но нас, поди, царское помогать позовут.
Варенька фыркнула:
– Что здесь сенных да горничных девок мало?
– Ну ладно, пошли. Надо только Катерине сказаться.
– Вот уж! Катерине! Нашла госпожу!
Варенька от возмущения притопнула. Мария пожала плечами.
– Она царица, а мы фрейлины, значит, она нам госпожа.
– Портомойница-то! И мы, боярских родов, ей кланяться должны?
– Кланяешься же ты Меньшикову, – Мария лукаво подмигнула, – да ещё как низко.
Варенька смущённо замолчала. На Меньшикова она заглядывалась и секрет свой девичий никому, против обыкновения, не доверяла. Сейчас она думала, догадалась Маша или случайно о Меньшикове сказала?
Мария встала.
– Я схожу к Катерине Алексевне, спрошусь, а ты пока Нину позови.
– А она-то нам зачем?
– Пусть повеселится, а то она смурная ходит.
– Ясное дело, что смурная, ещё бы…
Мария перебила:
– Это не наше дело. Какая ни есть, а она наша подруга. И здесь она одна, без родных. Кто, кроме нас, ей поможет?
Варенька открыла было рот возразить, но передумала, примирительно кивнула и пошла за Ниной.
Отпустили их до самого вечера и бричку дали. И вот они сидели на берегу Яузы, накрыв ноги от холода медвежьей полостью. Мороз, несмотря на весеннее время, был нешуточный, и тем удивительнее было глядеть, как бойцы на речном льду раздевались до рубах, а иные и совсем растелешались по пояс. От обнажённых торсов поднимался парок, под порозовевшей кожей перекатывались твёрдые желваки. Варенька смотрела не отрываясь, да и Нина заинтересовалась зрелищем, повеселела.
Вокруг собралось порядочное число зрителей, они криками подбадривали бойцов, сочувственно ухали и крякали при каждом ударе. Вот вышла следующая пара.
– Гляньте, девоньки, какой удалец, – восторженно сказала Варенька.
– Какой, рыжий? – отозвалась Нина.
Да нет, чернявый. Плечи-то – точно жернова!
– А по-моему, рыжий верх возьмёт, он и ростом больше.
Девы заспорили, сравнивая мужицкие стати. Мария усмехнулась – ровно лошадей обсуживают. А у Саши плечи тоже широкие и, наверное, такие же налитые силой руки и грудь… По её спине побежали сладостные мурашки.
– Ты что, Маша, крови испугалась? Не бойся, у него из носа только. Вишь, утирается и опять биться хочет.
Мария открыла глаза и смущённо сказала:
– Да нет, я так, задремала.
– Замёрзла что ли? – обеспокоились подруги. – Не простынь, смотри, перед дорогой-то. Поди, пройдись по берегу, разомнись. Мы недолго ещё, скоро домой.
Опять качается повозка, бегут за окнами заиндевевшие деревья. В карете царица с тремя фрейлинами – всех взяли, напрасны были разговоры, что кого-то оставят. Который день едут почти без остановок, торопятся на войну.
Как из Москвы отъезжали, пришлось замешкаться – царь последние распоряжения Сенату и князю-кесарю Ромодановскому оставлять напоследок вздумал, так до обеда и проканителились. Уж кареты снаряжены, кучеры лошадей успокаивают, отъезжающие возле карет переминаются, а царя всё нет. Часть поезда – челядь, телеги с припасами и домочадцами, коих многие сановники с собой взяли – с утра уж отправлена, так беспокойно было, как бы много вперёд не ушли, не оторвались.
Пётр вышел сердитый, начал выговаривать, что не всё готово, а как же не готово, когда только его и ждут. Катерина Алексеевна даже всплакнула от обиды, за ней и дочки – Аннушка с Лизанькой – в слёзы. Тут только царь притих – взял девочек на руки, обцеловал, передал сестре Наталье. Сказал:
– Не оставь их, Наташа.
– Да что ты, – отозвалась та, – чай, на моих руках выросли, я их больше матери нянчила.
Сказала и опасливо глянула на Катерину – не обиделась бы на то, что сказано без обдумки. Но Катерина согласно кивала:
– Они тебя, Наташа, больше меня слушаются, у меня строгости совсем нет.
Бойкая красавица Лизанька спрыгнула с Натальиных рук на пол.