– Теперь маслом льняным обварить надо, тогда узор ярче проступит, и гнили али трещин никогда не будет, хоть воду в ней держи.
Пётр поставил чашу, снял фартук. Мария наклонила голову, присела на звонко хрустнувших стружках.
– Ладно тебе, княжна, уж виделись, давай без церемоний. Пошли в кабинет. А ты, Алексей, – повернулся к секретарю, – спроворь нам там – мне водочки, княжне винца фряжского.
У Макарова будто наготове всё было, а может, и вправду наготове. На столе мигом оказались штоф с водкой, бутыль вина, тарели мочёных яблок, пряников, изюму, медовых огурцов. Пётр, увидя это, ухмыльнулся.
– Ишь, как он для тебя расстарался. Мне он такой закуси в жисть не давал. Ну, садись, Марья, давай выпьем с тобой, чтоб хорошо всё было и промеж нас и вокруг нас.
Пётр махом опрокинул чарку, с шумом потянул воздух. Мария налитый ей стакан чуть пригубила, взяла в ладонь светлого без косточек изюма, брала в рот по одной ягодке, ждала, что дальше.
– Я тебе вот что хотел сказать, – чёрные усы над влажными губами натопорщились, – Так ты того… Ты вот что… Катерина Алексевна как там?
Мария удержала просящуюся улыбку и ласково сказала:
– Катерина Алексеевна поправилась. Она вам говорила, что у неё за хворь?
– Говорила, что дитё будто понесла, да не вышло.
– Да. И не первый раз это. Если не лечить, то неплодной может стать, многие бабы так становятся.
У Петра сжались жилистые кулаки.
– И что же, помогла твоя знахарка?
– Помогла. Только теперь надо поберечь её несколько времени.
Мария прямо посмотрела в глаза Петру. Тот первым отвёл глаза, дёрнул усом.
– И как ты, девка, говорить о таком не стыдишься?
– Какой же стыд может быть в том, чтоб людям помогать? Стыдиться похоти надо.
Пётр побагровел.
– Ты что суёшься…
И остановился на полуслове, встретив спокойный прозрачный взгляд.
– Эх, Марья, ну чтоб тебе парнем родиться! Я б тебя в школу хирургическую определил, а то и в Голландию отправил на лекаря учиться.
Марию прямо подбросило на стуле.
– Пошлите, государь, ну и что, что не парень, я никакому парню в науках не уступлю…
– Да ты что? Окстись!
– Государь! Пётр Алексеич! Я и по латыни знаю, и как все кости и сосуды называются, и пилюли составлять умею, – умоляюще сыпала она словами, – Меня мейнхеер Кольп учил и говорил, что я не хуже него в лечебных травах разбираюсь.
– Полно, полно, уймись. От Бога положено бабе быть при доме, при муже да детях, и не нам этот порядок рушить.
Замолчала Мария. Согнулись всегда прямые плечи, поникла стройная шея, тяжёлые веки потушили блеск глаз.
– Слышь-ка, Маша, а как так вышло, что ты все натуралии человечьи знаешь? Катеринушка говорила, ты и в женском естестве понимаешь, будто сама рожала. Я-то, в Голландии живши, в музеумы ходил и академию медицинскую посещал, сам даже в анатомическом театре трупы и скотские, и людские расчленял. Сначала боязно было страсть, но потом ничего, пообвык. А ты-то как? Ведь в Москве всю жизнь прожила, где ж ты премудрость эту могла узнать?
– Так лекарь голландский, что у батюшки жил, книги мне свои показывал и словами много объяснял. Мы с ним даже на поварню ходили, когда там убоину разделывали.
– Ну?! – изумился Пётр, – видать, Бог всё-таки в парни тебя предназначал, да что-то перепуталось.
На этот раз Мария смолчала.
– Ну ладно, мне делами заниматься пора – вон уж Макаров за порогом мнётся. А ты вот передай Катерине Алексеевне письмецо. Ты когда к ней поедешь?
– Когда прикажете, государь.
– Давай завтра, сегодня уж вроде поздно.
Мария взяла письмо, поклонилась и вышла.
Весь оставшийся день провела она с царевной Натальей – заучивала с актёрами роли, проверяла, чтобы они говорили согласно с остальными и вовремя друг другу отвечали. Царевна, уже на сцене, заставляла их одновременно говорить и ходить и руками изображать, а также на лице уместные чувства выказывать. Варенька помогала с песенкой, что главная героиня петь должна. Так с ней намучалась – ну никак в лад петь не может. И договорились, наконец, что она только рот открывать будет, а споёт Варенька, за щитом спрятавшись. Вот они теперь и пробовали: Варенька поёт, а та рот открывает.
Нина тоже хотела с актёрами заниматься, да терпенья ей не хватало, чуть что – в крик. И Наталье Алексеевне она не по сердцу пришлась, так что теперь и носу в театральную залу не казала.
Иногда ещё царевна Катерина заглядывала. Но ей так смешно было, как люди заученные слова по многу раз говорят, то руки к сердцу прижимают, то за голову хватаются, что она хохотом заливалась, да выскакивала.
Всё это Варенька Марии шёпотом в коротких перерывах обсказывала.
– Соскучилась я по тебе, Маша, без тебя и перемолвиться от души не с кем.
– А с Ниной вы совсем раздружились?
– Да не то чтобы… Так-то не ругаемся… Но у неё, вишь, сейчас какие заботы – как бы царя к своей персоне поболе привлечь. Да и раньше-то с ней не очень разговоришься – она ведь и передать может. А уж у тебя, как в могиле, что слышала, никому не перескажешь.
Мария засмеялась.
– Что ж, разве по нраву тебе это? Сама ведь обижалась, что я то или другое знала, а тебе не сказала.
– Ну и что, зато я знаю, что и мои слова никому не выдашь. Хорошо, что ты вернулась.
– Ещё не совсем вернулась. Завтра с утра уже обратно.
– Ой, это царь гонит? Нешто без тебя там не обойдутся?
– Ничего, теперь уж недолго.
На другой день Мария встала пораньше и уже затемно была готова в дорогу. Даже завтракать не стала, посошок ей с собой завернули. Царь был доволен её торопливостью, сам проводил до кареты и теперь, стоя рядом с держащим коней кучером, говорил:
– Катерине Алексевне скажи, что пусть она отдыхает сколь надо, и если в чём нужда будет, пусть с вестовым доложит, я сразу всё пришлю. Марципанов вот и фиников передашь, у монахов нет, поди. Письмо не забудь.
Пётр помялся, набычился и с натугой проговорил:
– Вот ещё что, тебе тут, конечно, бабьих сплетен в уши налезло. Так вот, Марья, если ты государыне хоть слово перескажешь – осерчаю. Ты меня знаешь!
– Не беспокойтесь, государь, я в чужие дела не мешаюсь.
– Это я знаю. Но предупредить не лишне. Ну, с Богом!
Мария уже нагнулась в открытую дверцу кареты, когда к крыльцу подскакал всадник на запалённом коне. Крикнул:
– Депеша от главнокомандующего.
Соскочил с седла, протянул пакет, оглянулся на Марию. Чёрные глаза под заиндевевшими бровями, обмётанные холодом родные губы. Господи, Саша!
Пётр сразу сломал печати, начал просматривать донесение. Спросил, не поднимая глаз:
– Кто таков?
– Поручик гвардии Преображенского полка Александр Бекович-Черкасский!