Карета была подана истинно царская, сделанная во Франции по особому заказу. А на козлах-то – сам царь! Ну не может он без ёрничества! Катерина запротестовала было: пусть в карету к ним сядет, но Пётр только рукой махнул:
– Мне на воле приятнее. Да и вы вон какие все расфуфыренные, ещё помну вам чего.
Взгляд его с явным одобрением обежал дородную, но подбористую фигуру Катерины, да и фрейлин её вниманием не обидел.
– Вот кстати и опробуете повозку, хороша ли. Я её для похода вам, мадамы, приготовил.
Внутри карета была ещё лучше, чем снаружи. И скамьи, и стены, и даже потолок обиты мягкой тиснёной кожей, на сиденьях – кожаные подушки. К дверцам приделаны засовчики, чтоб на ходу от тряски не открывались, и окна с фортками – можно отдельно открыть, если душно. Всё обсмотрели и обтрогали пассажирки и очень довольны остались государевой заботой.
Мария, прыгая на пружинистой подушке – знать, конским волосом набита, весело сказала:
– В такой карете никакая дорога не страшна. А когда поедем-то, вы не знаете, Катерина Алексевна?
– Вроде государь после масляной собирается. Хочет спектакль, что сестрица его замыслила, увидеть.
– Что за спектакль? А актёры откуда? Италианцы ведь уехали, – заспрашивали Нина с Варенькой.
– Актёров Наталья Алексеевна из дворовых набирает, уже смотр им сделала, выбрала способных к лицедейству. А пиесу ей француз-учитель дал, она у него в тетрадке списана, из дому привёз.
– Сочинение господина Мольера, – сказала Мария. – Там смешно ужасно: один опекун хотел на своей воспитаннице жениться, не пускал её никуда, ничему не учил, чтоб дурочкой стала. А она всё равно его перехитрила и с любезным ей молодцем от старика убежала.
– А ты отколь знаешь?
– Так мне Наталья Алексевна ту тетрадку дала, чтоб перевод сделать. Я уже прочла, а завтра писать буду.
Катерина с почтением глядела на свою юную подругу.
– Ты по-французски знаешь? Поучи меня немного. А то государь на всех языках говорит, а я только по-немецки, да по-шведски.
– А зачем это вам? Переводчики есть, переведут, что надо, – спросила Нина.
Катерина замотала головой.
– Что ты, государь очень учёность уважает. Он сестру свою, Наталью очень хвалит за то, что она немецкий язык освоила, а теперь голландский старается. Он и мне подьячего из приказа приставил, чтоб грамоте меня учить.
– Вы грамоту не знаете?
– Свою знаю, а русскую нет ещё. Такие трудные русские буквы и так много их.
– Выучишь, – подбодрила её Мария, – У тебя разум светлый.
И тут же прикрыла рот ладошкой.
– Ой, простите, Катерина Алексеевна, забылась нечаянно.
Катерина улыбнулась успокоительно.
– Это ничего, когда нет посторонних. Мне приятно, что вы – мои подруги, говорите со мной просто, когда мы одни.
Она обращалась ко всем троим, но улыбкой откликнулась одна Мария. Лица Вареньки и Нины были непроницаемы.
2
Когда они вошли в залу офицерского собрания, та была уже полна. При их появлении все сразу обернулись к дверям и расступились, открыв широкий проход. Было похоже, что кто-то предупредил о происшедшем сегодня событии.
Пётр подал Катерине руку и медленно повёл её к центру залы. По мере их движения стоявшие по сторонам залы дамы приседали, кавалеры складывались в поклонах. Дойдя до середины, царь остановился и, не торопясь, оглядел собравшихся. Увиденным остался доволен, набрал воздуха и начал:
– Господа офицеры! Понеже султан турский объявил против нас войну, и уже войска турские идут в наши пределы и намерены они короля шведского, неприятеля нашего, силою чрез Польшу проводить, того ради надлежит вам выступить с войском нашим противу супостатов, дабы царство наше оборонить, а также постоять за веру православную против богопротивной турковой веры и в защиту сербов, хорватов, черногорцев, янинов… – Пётр остановился набрать воздуху, – и всех единоверных христиан, кои под гнётом нечестивых томятся. Всякий, кто любит Россию и любит Бога и уповает на него с чистым сердцем, возьмёт на себя сей труд. Настоящая война является справедливой. Опояшем же себя шпагою, начнём войну и прославим царство наше! – закончил Пётр зычным рыком.
Обвёл глазами внимательные лица и добавил:
– А Катерину Алексеевну почитайте как свою царицу.
И не дав никому опомниться, махнул музыкантам, чтоб начинали играть. Сам же и пошёл с царицей своей в первой паре.
Большинство кавалеров составляли офицеры. Они охотно бросились разбирать дам – московских боярышень, кои танцевать не все были ловки, зато блистали белыми плечами и свежими лицами. К сегодняшнему вечеру и сами девицы и, в особенности, их мамаши отнеслись со всей серьёзностью – были и наряжены отменно и приветливы к своим кавалерам. Москва невестами издавна обильна, а вот женихов в последнее время сильно поубавилось. Оно и понятно, каждый год, да не по одному разу производился смотр дворянским недорослям, иногда даже царём самолично. Брали и в армию, и в ученье. Лили слёзы родители, голосили невесты, да ничего не поделаешь – царский указ. Так что на нынешний вечер многие матери засидевшихся девиц надежду имели.
Мария, как и прежде, в танцах нарасхват была, но сегодня Михаил Шереметев от неё не отходил и всех кавалеров перебивал. Мало-помалу к ней и подходить с приглашениями перестали – только некоторые кивали издали Михаилу понимающе.
Мария не против была такого кавалера – Шереметев танцор изрядный, ей под стать. И так у них все движения сладились, что гляделись они сегодня лучшей парой, и даже все единодушно танца не начинали, покуда они не вступят, словно они по должности первой парой поставлены.
Время для Марии как один миг пролетело. Как ноги гудят, почуяла только, когда стали по лестнице спускаться, на выход. Михаил рядом шёл, провожал до кареты. Неожиданно он встал перед нею, заступив дорогу.
– Мария Борисовна, постойте минутку, прошу вас.
Он стоял перед ней на две ступеньки ниже, и она видела его, как никогда раньше – сверху вниз. Непривычно было наблюдать его кудрявую макушку.
– Мария Борисовна, я еду на войну, может, мы больше не увидимся. Я хочу, чтоб вы знали: никогда прежде, ни здесь, ни в других краях не встречал я красоты более дивной, чем ваша. Более всего хотел бы я иметь вашу парсуну, чтобы, идя в бой, прижать её к сердцу.
– Нет у меня парсуны, Михаил Борисович.
– Ну… тогда локон ваш прелестный, самый небольшой.
Снизу уже кричали:
– Княжна Голицына! Маша! Едем сейчас!
Мария подхватила юбки и побежала вниз по лестнице. Однако успела сказать Шереметеву:
– Я вам отрежу. Денщика пришлите нынче.
Вечер понравился всем четверым, всю дорогу только об этом и говорили. Дома Катерина лишь ненадолго зашла к себе и быстро вышла. Сказала: