ним провела. Напилась до чертиков и в постель с ним легла, – решив не вдаваться в подробности, чтобы не разрушать многолетнюю дружбу Яна и этой семьи, проговорила я. – Вот так.
Елизавета молча смотрела на меня, затем и сама закурила сигарету.
– А он что? – спросила она. – После той ночи.
– Он? – пожала плечами я. – Жениться предлагал, в любви признался.
– Надо же, как настоящий мужчина поступил, – больше для себя, чем для меня проговорила задумчиво Елизавета.
– Нда…как настоящий мужчина, – усмехнулась я.
– И ты отказала? – прищурила глаза Лиза.
– И я отказала, – опустив глаза ответила я, поскольку прям чувствовала, что Елизавета догадывалась, что я не все ей говорю.
– Ничего, закончится война, и все встанет на свои места, – потрепав ободряюще по плечу проговорила женщина. – А теперь иди спать. Тебе отдохнуть нужно. Я постелила тебе в комнате дочери.
Зайдя в комнату, я окинула взглядом окружающую обстановку и поняла, что Елизавета сделала то, что говорила, и убрала отсюда все, что принадлежало некогда ее погибшей девочке. Только на столе одиноко стоял тот снимок, на котором была запечатлена смеющаяся дочка Елизаветы, как немое напоминание о том, что все мы пребываем в этом мире лишь мгновение, у кого-то оно длиннее, у кого-то короче, но всем мы когда-то станем лишь фотографиями, стоящими на столах у родных или пылящимися в старых альбомах наших потомков. Улегшись в мягкую постель, пахнущую ванильными духами, я блаженно закрыла глаза и провалилась в сон.
Утром я встала раньше всех и шлепая босыми ногами по полу приготовила легкий завтрак. Настроения не было совершенно и закурив сигарету я задумчиво уставилась в окно, пока на плите пыхтела, издавая смешное бульканье, овсяная каша. В дверь позвонили и я, удивленно посмотрев на часы, пошла открывать, думая, что это вернулся из штаба Дмитрий Тарасович. Но, когда я открыла двери, то просто взревела от удивления и счастья, кинувшись на шею своей бабке Лукерье, которая кряхтя обняла меня.
– Ну ужо хватит, пошли внутрь, – сказала она и я, не отлипая от нее, завела ее в квартиру.
Следом за ней шел молодой солдатик, таща три узла нехитрых пожитков моей бабушки. Солдатик поставил вещи на пол и отдав честь оставил нас одних. Из своих комнат, разбуженные шумом, выбежали заспанные девчонки.
– Это моя бабушка, – не сдерживая слез проговорила я. – Та самая, из Смоленска.
– Успел значит, – усмехнулась Елизавета.
Когда мы все сели завтракать я, обнимая бабушку за плечи и все еще не веря в то, что она здесь, рядом со мной, спросила ее:
– А теперь рассказывай, как ты здесь оказалась.
– Ой девоньки мои. Это ж как чудо, поди, сам бог побеспокоился. Лежу я значит ночью и слышу, как калитка стукнула, а потом и в окно кто-то как затарабанит. Я быстро за вилы, да в сени. Приоткрыла двери и сначала вилы вперед, а потом уж и сама показалась. Гляжу, стоит. Высокий такой, наш офицер. Глазищи голубые блестят, прямо как у деда твоего, – посмотрев на меня сказала она. – Чего надобно говорю ему. А он мне – у вас пять минут на раздумья. Либо на самолет грузовой да в Москву к внучке, либо через два дня на постой немца к себе в дом. Я испужалася. Он как скажет так строго – ну?! А я ему – а корова моя? Он мне – вам корова или внучка дорога? Я ему – внучка. Он мне – пять минут на сборы, жду в машине. Ну, вот так я покидала, что под руку попало, да к вам сюда. Корову соседям быстро отвела да во дворе заперла, чтоб не пропала. Отвез он меня на самолет, да уже подле него и сказал, что хорошую внучку воспитала. Тогда ужо посадил меня, ну вот так я тут и оказалась. Только перед этим самолет наш под обстрел попал, я думала все уже, помру прям там, в небе. А пилот наш – держись бабуль, не взять нас ему, этому немчуре проклятому. Да так ведь и вывел самолет из-под обстрела. Сберег бог бабку, – запричитала бабушка, закончив рассказ.
– Ян вчера еще сказал мне, что когда прилетит в Смоленск, то постарается отправить грузовым самолетом бабушку твою сюда. Но попросил не говорить ничего тебе, вдруг бы не получилось у него, а ты бы только тогда расстроилась еще больше. Но сдержал слово, – улыбнулась Елизавета, глядя на меня.
– Дак этот, Ян, жених наш, поди? – вытерев слезы полотенцем спросила бабушка у меня.
– Не жених, просто…друг, – ответила я, все еще не веря в то, что мужчина сделал все это ради меня.
– Ай, друг, – хлестнув меня по плечу полотенцем воскликнула бабушка. – Я тебе дам, друг! Ты гляди столичная какая стала, коза! Жених, а не друг! Такое ради тебя сотворил, а она – друг. Бабку из самого Смоленска на грузовом военном самолете да в саму Москву доставил. Друг. Я тебе дам, друг!
– Бабуль, ну ты же ничего не знаешь, – натянуто улыбнулась я, не желая затрагивать эту тему.
– Вот и не хочу ничего знать, – ответила она и сменив тон сказала. – Спасибо вам за внучку мою, что здесь помогаете ей. Ян сказал, что вы ее как родную приняли здесь.
– Да не только ее приняла, а и вас приму, – улыбнулась Елизавета. – Вам же жить негде. Не будете же вы в общежитии с девчонками ютиться. Оставайтесь у меня.
– Дак это ж, дочка, надолго, поди, – осторожно проговорила бабушка, посмотрев на Елизавету.
– Да, быстро не будет. Но война – горе общее, надо помогать друг другу. Да, к тому же, я сама скоро на фронт отбуду, мне снайперов-девчонок дадут и пойдем отстреливать фрицев. Квартира пустовать будет. Так что живите. Главное, чтоб живы все остались. Можно тебя на пару слов, Соня, – обратилась ко мне Елизавета, позвав в гостиную.
Подойдя к столу, на котором лежали какие-то бумаги, Елизавета протянула мне одну из них и сказала:
– Это завещание на твое имя, Соня. Если я погибну на фронте, я хочу, чтобы эта квартира досталась тебе. Ты мне как дочка, – проговорила она, погладив меня по щеке.
Я испуганно взяла бумагу из рук женщины и заплакала.
– Елизавета, ну что вы такое говорите!
– Говорю, как есть. Я военный человек и прекрасно понимаю, чем все это может закончится для каждого из нас. У отца своя квартира, у нас с ним никого больше нет. А ты, девочка, молодая еще, у тебя семья будет. Ну вот и будешь вить свое гнездо здесь, где