смотреть телевизор, чтобы создать себе проблемы на завтра. Глупо. Глупо.
— Хочешь, убежим в Банское?
— Хочу.
Зло кричит мне в лицо, брызгает слюной. Капли падают на мою кожу и сжигают ее. Оно плюется, даже когда говорит спокойно:
— Расскажи, сколько мужчин было у тебя до меня?
— Рассказывай с подробностями!
— Как было с этим?
— Только это?! Врешь, сучка. Врешь.
— Рассказывай еще!
Я — замужняя женщина, которая призналась в сотне придуманных половых актов. Газета с объявлениями. Вечерние новости. Читаешь газету и понимаешь, что ты стала профи. Тогда начинаешь заниматься любовью, как по книге. Ударная любовь, ударенная любовь, прибитая и раздавленная любовь. Мне начинает нравиться. Стала принимать происходящее за нормальную любовь. Теперь для получения сексуального удовольствия мне нужно, чтобы меня били. Рассказывай, как было в первый раз! Еще! Еще!
Этот первый раз всегда должен быть разным. Первый раз — с ротой солдат, потом с целым полком, потом с армией, с несколькими армиями. Разве можно сказать, что у меня не было первого раза? Мне начинает нравиться словесная дефлорация, придуманный секс, оргазмы, аборты…
— Давай, давай!
После этого я получаю право лечь перед печкой. На землю. Как Золушка. Я ненавижу эту сказку, а принц так и не идет примерять туфельку. Ну его. Пусть себе корчится перед холодильником и измеряет напряжение в сети.
Купил бы меня какой-нибудь цыган? Я такие истории могу порассказать! И не буду просить у него денег. Но он не возьмет меня. Я — плохой товар. Училка. Что-то с дипломом. Пустое место, заполненное воспоминаниями и неверными представлениями о жизни. Знаю одно смачное ругательство по-цыгански. Слишком образное, чтобы делиться им с чужими людьми. Оставляю только себе.
Время от времени я поражаюсь тому, что можно сделать с жизнью. И другие люди тоже удивляются. У человека должно быть какое-то предназначение, ведь это же невозможно, чтобы мы существовали ради статистики, пятилеток и планов. Это же бред — жить ради построения коммунизма. Жить ради Вавилонской башни — и то больше смысла, хоть вспомнит кто-нибудь. Жить, чтобы государство использовало тебя, как лабораторную крысу. А говорят, что люди создавали государства. Наверное, это неправда. Многое в жизни выглядит неправдой. Не государство существует для людей, а люди — для государства. Балуют его, ухаживают, кормят, гладят по головке и благодарят, когда оно дает им пинка под зад. Человек и государство — это как запятая в предложении. Можно обойтись и без нее. Очень редко смысл меняется от отсутствия запятой. Да и не все знают грамматику… Государственные люди грамматику не знают.
Если бы я могла остановить этот грузовик и перерубить эти скобки, которые оградили мою жизнь, если бы я могла убрать кавычки, которые сковали мою сущность… Если бы.
Двадцать одна голова
Уже возвращаются из кафе все, у кого в паспорте не стоит печать о работе. В моем — полно таких печатей. Работы нет, а печатей полно. Мне не мешает уличный фонарь — кто-то разбил его. Уже почти год не могут вкрутить новую лампочку. Я редко общаюсь с близкими. Нас разделяют миллионы километров. Все вокруг переженились. Я вижу их имена на страницах статистических отчетов. Лежат пачками и ждут, когда время сотрет их. Я разглядываю детей, играющих во дворе панельного дома. Панельные дети играют в глупые игры. Все они толстые. Жиреют от каш и хлеба. Слышу их разговоры. Им даже не о чем говорить, потому что смотрят по телевизору одно и то же. Я не могу уничтожить все зло даже на такой маленькой территории. Стою перед зеркалом в ванной комнате и замечаю, что я изменилась. Я стала похожа на высохший листик на поверхности поганого болота. Нужен ураган, чтобы он подтолкнул меня в какую-нибудь сторону, но в этом климатическом поясе не бывает ураганов. Я начинаю думать, что во всем виновата метеорология. И географическое положение. Мы живем в умеренном климатическом поясе.
Однажды пойдет дождь, и тогда я наполнюсь водой и опущусь на дно болота к другим отчаявшимся листьям. Там мы прижмемся друг к другу и будем себе гнить в покое и тишине. Будем испускать неприятный запах, и это конец.
Я снесу яйцо и не буду его высиживать. Я положу его в холодильник и буду рассказывать ему о главном, о сущности сущностей, о справедливости, о приманках, на которые клюет зло… Потом я зарою его в землю. Через много веков люди найдут его. Если им удастся возродить его к жизни, то они будут потрясены. Из хорошо сохранившегося яйца вылупится уродливый цыпленок с огромными зубами. Генетический урод. Знающий основы сущностей, но абсолютно нежизнеспособный. Это будет мое яйцо, поэтому он не сможет мыслить синхронно, не сможет адаптироваться к среде, не сможет дышать в обществе, нужно будет засунуть его снова в скорлупу. Я снесу себя.
По правде, я очень напугана последним происшествием. Чувствую себя парализованной, как муха в паутине. Если человек начинает считать себя безгрешным — это конец. Я зарываюсь в поганое болото по шею, прячусь в вонючую жизнь, чтобы уцелеть. Древние тираны были настолько уверены в своей собственной непогрешимости, что, даже когда их убивали камнями, они думали, что это проявление любви и поклонения. Я