Все были удивлены, узнав в кричавшем, Никиту Сергеевича Хрущева.
— А кого бьем? — спросила голова.
— Он курил на Красной площади, — крикнули из толпы.
— Так дайте ему еще и приведите ко мне на допрос.
— Слушаюсь, товарищ Первый секретарь! — сказал Григорий Мордобитов и мощным ударом в нижнюю челюсть заставил несчастного Бормана встать на колени.
— Я больше не буду! — заплакал мелкий пакостник.
— Там разберутся, — сказал Мордобитов и поволок за собой стонавшее тело…
…В кабинете Первого, кроме самого Первого, были Леонид Ильич Брежнев, Константин Устинович Черненко, Юрий Владимирович Андропов, Жуков, Микоян, Пельше, работники ЦК, секретари, секретарши, графин самогонки, икра черная, икра красная, икра баклажановая, рябчики в слоновом соусе, лягушатина в масле, говядина в виде тушенки, суп с фрикадельками, суп гороховый, уха из отборных сортов осетрины, грибки, запеченные в сметанном соусе, цыплята табака, рагу из баранины, обыкновенные русские пельмени, две банки консервов «Завтрак туриста», кильки в томатном соусе, пакетик молока, бутылочка кефира, черный бразильский хлеб, израильский кофе, английское какао и нежный, ароматный Южно-Африканский черный чай. Проходило важное совещание на тему: до какой степени дошли советские граждане, что курят на Красной площади.
— Товарищи, оказывается среди нас есть такие товарищи, что нам совсем не товарищи, — начал Брежнев.
— Товарищи, моя однако, возмущается! — подхватил Черненко.
— Сажать таких надо! — задумчиво изрек Андропов.
— Может, позвать Штирлица? — помыслил вслух Жуков.
Пельше посмотрел на Хрущева, перевел взгляд на Брежнева и, остановившись на Жукове, спросил:
— А может?..
— Ни к чему! — ответил Жуков.
— А если попробовать?..
— Не выйдет!
— А может, попытаться?..
— А вот это рискните! — сказал Жуков, и Пельше вышел.
Через минуту он вернулся вместе с Григорием Мордобитовым и грузным человеком, лет пятидесяти, c окровавленной физиономией и грустным выражением лица.
— Это он? — спросил Жуков.
— Да это же Борман! — удивился Леонид Ильич и, подойдя к Мартину Рейхстаговичу, плюнул ему в лицо, от чего тот заплакал. — Скотина, да тебя же ищет Штирлиц!
Полковник Мордобитов, вытянувшись, строго, как на параде, отчеканил:
— Это я его нашел!
— Где? — спросил Жуков.
— На Красной площади. Он там курил и просил подаяние.
Неожиданно вскочил Хрущев. Услышав про подаяние, он швырнул графин с самогонкой в несчастного Бормана, закричав при этом:
— В камеру пыток его!
Леонид Ильич, решив, что дело может принять нежелательный для него оборот, сказал:
— Сергеич, этот человек связан каким-то странным образом с новым заданием Центра, порученным Штирлицу.
— Кто такой Штирлиц? — спросил Хрущев, повергая тем самым всех в удивление.
Брежнев с ненавистью взглянул на Хрущева и тихо сказал:
— Это не важно. Но этот человек может повлиять на исход вашей встречи в Нью-Йорке.
Никита Сергеевич подошел к дурно пахнущему Борману, тупо уставился в его глаза, плюнул в них и, обращаясь ко всем, спросил:
— Неужели эта шалава может повлиять на исход советско-американской встречи?
Все молчали.
Наконец, Леонид Ильич, решив, что надо продолжать совещание, сказал:
— Товарищи, как бы там ни было, мы собрались для того, чтобы выяснить, до какой степени могли дойти советские граждане, чтобы позволить себе курить на Красной площади.
В кабинете сразу произошло оживление. Приглашенные принялись за свои обязанности, c присущей им партийной честностью и демократическим централизмом. В результате, уже через десять минут все было съедено и выпито.
Никита Сергеевич, как всегда в доску пьяный, подошел к Жукову, обнял его и поцеловал в губы, причмокивая при этом:
— Как же я тебя люблю, дорогой мой Георгий Константинович! Нет, ты ответь мне! Слышишь, ты ответь мне! Неужели эта собака хочет меня оскорбить?
Странным образом, произнося эти пьяные слова, палец Хрущева показывал на Пельше.
— Ну что вы, Никита Сергеевич? Товарищ Пельше и в мыслях даже не держит против вас зла.
Пельше слышал все это. Он подошел к Жукову и, несмотря на то, что болел гриппом, плюнул в лицо маршала заразной жидкостью.
— Это кто — собака?! — заорал Пельше.
— Простите, я вовсе не имел в виду вас!
— Ты что, тварь, будешь мне лапшу на уши вешать?! — сказал Пельше и слегка врезал по физиономии Жукова.
Началась драка. Но это обстоятельство, которое могло привести в состояние транса уругвайское правительство, никоим образом не коснулось советского, так как драка возникла между всеми приглашенными, по причинам неизвестным никому.
Борман, видя все это, потерял сознание и его уволок на Лубянку полковник Мордобитов.
ГЛАВА 8. СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ
В то время, когда на Марсе красные пески заманивали к себе летящие мимо метеориты, на Венере парился известняк, на Меркурии плавился алюминий, а на Плутоне вообще ничего не происходило, в Самаре, близ деревни Переносово, шел снег.
Мюллер стоял и смотрел в бездонное голубое небо. Мюллер был грустен. Его любимый совочек неизвестно кем был украден. И вот он стоял здесь и проклинал всех и вся. Рядом с ним стояли: одноглазая каналья Айсман, неутомимый подхалим Шелленберг, Карл Вольф, полураздетый пастор Шлаг, в плавках и валенках молодой и загорелый Холтоф, исхудавший Кальтенбруннер, а так же одна из пропавших секретарш Бормана, красотка «Тетя Фига». Все они стояли и смотрели в бездонное голубое небо. Все они, еще вчера узники магаданской тюрьмы, а сегодня — советские граждане, стояли и молились небу, проклиная штандартенфюрера CC фон Штирлица.
Холтоф подошел к Тете Фиге и начал ее соблазнять:
— Дорогуша, отдайся, я все прощу!
Элегантный Шелленберг, услышав это, залепил Холтофу пощечину, сказав при этом:
— Дорогуша, ты кому собираешься отдаться? Придурку в плавках или выпускнику Лондонского колледжа?
Тетя Фига удивилась и кокетливо произнесла:
— Господа, я вообще не собираюсь никому отдаваться. Я честная женщина и не могу работать в таких условиях!
— Какой слог! — закричал Кальтенбруннер и всем своим телом бросился на красотку.
— Ой! — закричала она.
— Все будет хорошо, — сказал Кальтенбруннер, облизывая девушку.
Шелленберг отошел в сторону, но Холтоф, не ожидавший такой наглости, попробовал вмешаться, за что получил профессиональный удар в висок от пастора Шлага.
— Побойся бога, сын мой! — умоляюще пролепетал пастор, нанося еще один удар, уже в челюсть.
Холтоф отошел в сторону.
Бывший генерал Карл Вольф, пока Кальтенбруннер наслаждался любовью красотки Тети Фиги, мочился в снег. Казалось, что из него выходили все запасы, накопленные за долгое пребывание в магаданских застенках. Прошло двадцать минут, но Карл Вольф продолжал мочиться на снег. Мюллер уныло смотрел на него и, наконец, не выдержав, сказал:
— А шли бы вы, дружище, в сортир.
Вольф очень культурно послал Мюллера на три буквы. Несмотря на свою тупость, Мюллер понял это и мирно потупил глазки.
А на Марс по-прежнему падали метеориты, Луна вращалась вокруг Земли, создавая на ней отливы и приливы, Сатурн извергал титановые газы, Уран спокойно вращался по своей орбите. И только Кальтенбруннер жадно впитывал в себя молодость, красоту и безумную страсть Тети Фиги. Снег, лежащий под ними, мирно таял, испаряя тепло и нежность жаждущих тел…
…Вечерело. Кальтенбруннер кончил, Вольф отмочился, пастор Шлаг продолжал молиться, Вальтер Шелленберг соблазнял Тетю Фигу, Айсман с Холтофом купались в проруби, а Мюллер строил снежные замки. Никто и не заметил, как вдали показался самолет американской авиакомпании «RUSSIAN — THE BEST MANS IN WORLD». Самолет приземлился и из него вышла рота американских солдат под командованием майора в отставке, товарища Керенского.
— За мной! — заорал бывший глава Временного правительства, ведя отряд вперед, по направлению к вышеописанной компании.
Мюллер первым увидел направляющихся к ним вооруженных солдат.
— Amac! — крикнул он.
Все разбежались, и только Шелленберг, прикованный к Тете Фиге, не мог последовать за остальными — так они и лежали вместе: она под ним, а он на ней…
Керенский, подойдя к влюбленным, брезгливо посмотрел на них и сказал:
— Товарищи, ну как же можно в такой, черт подери, мороз заниматься любовью?
Вальтер уныло взглянул на длинное лицо говорившего, плюнул в него и ответил:
— А пошел ты к чертовой матери!
— Как? Вы же нас сами вызвали! А теперь посылаете черти куда!
Шелленберг удивленно посмотрел на Александра Керенского, представил в нем Александра Македонского, и в мгновение отцепился от красотки Фиги.