Читать интересную книгу Стрекоза - Татьяна Герден

уже без болевого шока.

В то же время хорошо, если похмелье проходит легко, а если нет? После коньяка Севка страдал еще больше, чем от перерасхода творческой энергии, и поэтому для него этот вариант не проходил без последствий. Нет, он, конечно, спал между своими уединенными импровизами, но практически ничего не ел, только хлестал коньяк, как дурной, и, когда отворял наконец дверь и вырастал на пороге их прежней с Серафимой комнаты, как привидение, она вскидывала на него глаза испуганной птицы, поджимала обиженно губы, сверкала глазами, отворачивалась, но по трясущимся плечам он понимал, что она беззвучно плачет, и ему было и стыдно, и совестно, но объяснять ничего не хотелось, а тетя, как все близкие люди на свете, хотя и понимала, что происходит, все равно пугалась, крестилась, причитала или еще хуже – многозначительно молчала и подолгу, иногда по несколько дней, не разговаривала с ним. Это было ужасно.

А с котлами все было путем. Руки, когда в больших рукавицах, а когда в резиновых перчатках, исправно работали, голова гудела от шума, рот забивался пылью и парами кислот, что чувствительно прочищало мозги. Кормили в столовой хорошо, да еще по талонам, и, главное, он за смену так уставал, что спал как убитый. Это поначалу он согласился пойти к Григорию в бригаду из-за денег и оттого, что котлы напомнили ему контрабас. Потом он перестал искать сходство между всем, что его окружало, с Амадеусом, и поэтому усталость от физического труда стала чудодейственным лекарством от меланхолии, вызванной собственным несовершенством.

Старый диван после тяжелой смены становился несказанно мягким и уютным, таким же, как и рассеянный свет оранжевого абажура, что безмятежно плыл по комнате теплом заходящего солнца. Севке абсолютно ничего не снилось, и наутро он вставал здоровым, крепким, счастливым человеком, выпивал стакан холодного молока, прогуливался по двору, любуясь солнечным днем, запускал камушки в голубей, и жизнь становилась для него простой и прекрасной. На занятиях, по инерции, он старался долго не думать, чтобы не выходить из состояния блаженного покоя, а просто тупо писал конспекты или механически перебирал струны какого-нибудь казенного инструмента – ему не хотелось таскать Амадеуса туда-сюда, а оставлять его в училище он боялся: уж слишком тот был хорош! А еще, чтобы полностью восстановиться, раз в неделю Севка спешил к Студебекеру сыграть партию-другую в покер или преферанс.

Мать Студебекера теперь работала завпроизводством столовой работников политпросвещения, и к концу недели зал часто снимали под мероприятия на заказ, поэтому по пятницам у него собиралось картежное общество: два Жоркиных сокурсника по техникуму пищевой промышленности Игорь и Леня – они же два отчаянных двоечника, постоянно заваливающие или пересдающие экзамены, как, впрочем, и сам хозяин салона; два Севкиных однокашника – музыканты Петя Травкин (гобой) и Сеня Векслер (скрипка), и иногда еще подтягивалась пара бывших Жоркиных с Севой одноклассников, которые нигде пока не учились и не работали, а просто валяли дурака, ожидая призыва в армию.

Играли когда как – по четыре или по шесть человек, остальные же, если собиралось больше шести, наблюдали за ходом игры или на кухне резались в буру. Жорка как гостеприимный хозяин щедро угощал игроков пивом и раками, а также остатками закусок, приносимых матерью с работы в таком количестве, что она часто про них забывала, и Жорка незаметно откладывал облюбованную еду в глубину холодильника, умело пряча за кастрюлями и судками нарезанную кружками колбасу, сыр, маслины, фаршированные анчоусами, салаты с воткнутой посередине поникшей петрушкой. Время от времени в игроках просыпалась совесть, и они тоже несли выпивку и незатейливые угощения: «Столичную», портвейн, огурчики-помидорчики, маринованные маслятки в банках, бычки в томате, а то и просто ситро, печенье, конфеты или шоколад.

Главными условиями заседаний были: первое – никаких дам, второе – никаких драк и взаимных оскорблений (как бы кто ни проигрывался). Салон существовал на нелегальном положении, мать Студебекера ничего о нем не знала, и привлекать внимание соседей хитрый и осторожный Жорка не хотел. Курить можно было только по одному, в крайнем случае по двое, на балконе, вежливо здороваться с соседями и ни в коем случае не вступать с ними в споры или беседы. А если что, доходчиво объяснить, мол, день рождения сокурсника отмечаем, ага, в тихой, непринужденной обстановке, даже музыку не включаем, чтобы никого не беспокоить.

За год функционирования салона только один раз случился серьезный инцидент, как в шутку говорил Севка: Сеня Векслер не удержался и больно, с размаху, щелкнул по носу Петю Травкина крапленой картой. Тот в свою очередь тоже не удержался и дал ему сдачи – больно, по уху. Но недрогнувшая мускулистая рука Студебекера тут же схватила Петю за воротник, и внушительный рык хозяина салона вкупе с парализующим взглядом, брошенным на Сеню, пресекли конфликт на корню. После вынужденных извинений и церемонного пития кислой шипучки на брудершафт с не менее кислыми лицами, оба противника понемногу пришли в себя и больше не шалили. С тех пор каждый раз, когда Петя с Сеней начинали спорить, Севка тонким звонким голосом, копируя ведущих торжественных концертов, язвительно декламировал:

– «Стрелялись мы». Из Баратынского. Пьеса для скрипки с гобоем. Исполняют студенты первого курса музучилища Петр Травкин и Семен Векслер.

Все хихикали, Жора прокашливал легкие и сжимал массивные кулаки – так, на всякий случай. Однако пыл спорщиков обычно быстро угасал.

Ах, как Севка отдыхал душой и телом на Жоркиных пятницах! Как ему нравился гусарский кодекс чести Студебекера: не шали, не матерись без причины, не блефуй без надобности, не подсматривай, если можешь, не пасуй, если не хочешь, а главное – выигрывай сам и хотя бы иногда давай выиграть другому. Кроме того, в картах была своя особая логика, не всегда поддающаяся логике игрока, и формула «везет – не везет» распространялась даже на самых искусных и опытных, и в этом были свой азарт, своя тайна, своя неповторимая прелесть. Это было как в далеком прошлом, как у Пушкина, у Лермонтова, у Дениса Давыдова, когда гусары проигрывались дотла и закладывали имения и фамильные драгоценности своих жен и тещ. А с чем можно было еще сравнить радость удачи, когда карта шла и когда, вопреки козням соперника, ты, ежеминутно рискуя и блефуя, мог выбраться из головокружительных переделок!

В особые минуты радости Севке хотелось перенестись туда, в прошлое, лет на сто назад, поносить мундир офицера русской армии, надеть китель с аксельбантами, нанять денщика, попробовать себя в верховой езде, закрутить гусарский чуб под лихо заломленным кивером,