чем по-английски.
– Нет… то есть да… – ответила она, так как, как раз в эту минуту дверь детской затворилась за фрейлейн.
И тут телефон начал говорить о том, чего она не воображала даже в самых фантастических своих грезах. Это была, настоящая ария, песнь любви. Казалось выходящим за пределы возможного то, что Франк мог говорить такие вещи. Она еще слышала эхо его слов, когда телефон уже замолк.
– Вы получили мои цветы? – спросил теперь Франк.
– Да. Спасибо.
– Вы любите меня, Эвелина?
Вопрос был смешон она не могла ответить на него. Теперь Франк снова заговорил, и она не разобрала его первых слов, так как их заглушило какое-то шипение. Внезапно она поняла, чего он хотел от нее. Она почувствовала, как похолодели ее губы, похолодели настолько, что она не могла говорить. «Может быть у меня теперь мертвенно-бледные губы, подумала она. – Я не смею падать в обморок». Телефон продолжал говорить, и это было странно, романтично, невероятно и все же совершенно естественно.
– Я приеду, – ответила Эвелина. – До свидания, сказала она и после этого уже не могла больше ничего понять: в телефоне что-то защелкало, вмешалась французская телефонистка, и все звуки стали запутанными и неясными.
Эвелина продолжала глядеть на телефонную трубку даже тогда, когда она уже повесила ее на крючок. Она вернулась в спальню, теперь было уже совсем темно, и минут десять просидела совсем неподвижно на краю постели, обхватив колени руками. Потом вернулась к телефону и позвонила Марианне:
– Марианна, ты должна немедленно приехать ко мне.
– Что случилось? Лучше пойдем в кинематограф.
– Нет. Ты должна немедленно приехать сюда.
– В чем дело? Ты больна? – забеспокоилась Марианна.
– Нет, но только приезжай.
– Что-нибудь случилось с Куртом?
Эвелина не отвечала.
– Я буду через полчаса, – сказала Марианна.
Она была человеком, на которого всегда можно было рассчитывать. Эвелина вернулась в спальню и стала ждать. Когда Марианна вошла в комнату, от нее пахло дождем и известкой. Было темно, и свет уличного фонаря падал на кровать.
– Тебе было дурно? – спросила Марианна входя.
– Послушай, Марианна, – начала Эвелина. – Ты должна помочь мне. Я полагаюсь на тебя.
– Звучит совсем как из Шиллера. Что за торжественность? – насмешливо спросила Марианна, но тут же села рядом с Эвелиной на кровать и обняла ее за плечи.
– Это вопрос жизни и смерти, иначе я не просила бы тебя, – продолжала Эвелина.
Она говорила внятно и немного чересчур громко. Она все обдумала в течение последних двадцати минут. Марианне стало весело.
– Что ж, позволь мне самой судить об этом, – ответила она трясясь от сдерживаемого смеха.
– Мне нужно уехать, но Курт не должен ничего знать об этом, – сказала Эвелина.
Марианна перестала смеяться, и ее рука, лежавшая на плечах Эвелины, стала тяжелее.
– Уехать, детка? Одной? – тихо спросила она.
– Да. Ты должна пригласить меня в Гельтоу и взять меня с собой после ужина. Ты должна заставить Курта поверить, что я гощу у тебя. Ты понимаешь?
– Да, – ответила Марианна помолчав. Она наклонилась вперед, усиленно обдумывая. – Хорошо. Я должна заставить его поверить в это. А где ты будешь на самом деле, детка?
– В Париже, – неохотно ответила Эвелина.
– Я отвезу тебя на вокзал. Десять сорок пять, не правда ли? Ты уже заказала себе спальное место?
Эвелина никогда еще не путешествовала одна. Она с благодарностью взглянула на Марианну, которая знала все, что касалось путешествий.
– А ты… ты не скажешь мне, к кому ты едешь? – медленно произнесла Марианна.
– Нет, Марианна.
– Но я могу догадываться?
Эвелина пожала плечами. Внезапно она почувствовала объятие Марианны и поцелуй в лоб.
– Бедная малютка… неужто это так захватило тебя… разве это так сильно? – утешающим тоном сказала Марианна.
Прежде, чем Эвелина успела освободиться от этой ласки, на лестнице послышался кашель, всегда возвещавший о приходе судьи. Вероника зашагала по коридору и зажгла свет. Запах цветной капусты вырвался из дверей кухни и проник в спальню. Эвелина встала и посмотрела Марианне прямо в глаза.
– Доверься мне и не принимай этого так трагично. Это вовсе не вопрос жизни и смерти, – с улыбкой сказала Марианна. Вы придерживаетесь слишком моногамных взглядов… и Курт и ты…
Они вышли в переднюю и приветствовали судью.
– Мне нужно сделать ингаляцию, – было первое, что он сказал. Он был совсем без голоса.
Эвелина отправилась в кухню и приготовила ингаляционный аппарат. Как в полусне она почувствовала, что всегда делала то же самое, всегда одно и то же за все шесть лет их брака. Всегда она стояла в кухне и приготавливала ингаляционный аппарат. «В последний раз» – подумала она, наливая хвойный экстракт. Это был ошибочный и нелогичный вывод. Она едет в Париж на два дня, потом вернется и все пойдет так же, как и раньше. Но по каким-то причинам она никак не могла представить себе возвращения и хода жизни по старой колее. Ей было ясно лишь одно – она уезжает, она едет в Париж. Франк позвал ее, и она идет на его зов. Не было и речи о колебаниях или выборе. В полусне она сидела в столовой, у которой, казалось, не было стен. На ужин была цветная капуста с рубленым мясом и тушеные яблоки: Марианна говорила очень много, судья говорил очень мало, Эвелина совсем не говорила. Часы в кабинете пробили восемь, но они шли немного вперед.
– А теперь, Эвелина, собирай вещи, а то мы слишком поздно приедем в Гельтоу, – сказала Марианна.
Нарочитая небрежность ее тона была преувеличена, как у третьеразрядной актрисы, и Эвелина затаила дух. Она всегда думала, что судей гораздо труднее провести, чем обыкновенных людей. Курт в удивлении поднял голову от тарелки с тушеными яблоками.
– Я забираю с собой Эвелину на уикэнд в Гельтоу, – быстро сказала Марианна.
– По всей вероятности дамские уикэнды начинаются уже в четверг? – спросил судья хрипло, но добродушно.
– По-моему ты вполне можешь разрешить мне длительный уикэнд время от времени, – запротестовала Марианна, – А немного солнечного света тоже не повредит Эвелине. Ты же знаешь…
– Я думал, что завтра ты зайдешь на часок в суд, – разочарованно сказал Дросте.
Эвелина прислушивалась. По-видимому разговор вовсе не коснется ее.
– Ты эгоист, – ответила Марианна.
Курт опустил глаза.
– Что ж, если этого хочется Эвелине, – ответил он. – В субботу я заеду за ней и заберу ее. Ты присмотришь за тем, чтобы она не промочила ноги?
– Я каждый день буду выводить ее на прогулку, на два часа, а остальное время заставлю ее лежать па солнце, – ответила Марианна.
Эвелина слушала, пока они распоряжались ею, как неодушевленным предметом. Оставив