свободно перевел дух, потому что не увидел ничего страшного. Груда обгорелых костей. Кости, темные как сама земля, поблескивали тут и там на легких и бестелесных изгибах. В них не было ничего от смерти, не больше чем в камнях, дереве или земле. Они не имели никакого отношения к Эвелине.
«Эвелину даже нельзя будет похоронить», – мелькнуло у него в голове. Худшее миновало. Пилот снова натянул брезент на эти несущественные и трогательные останки. Это могла быть Эвелина, но это могла быть также какая – нибудь большая птица, лань или новорожденный жеребенок. Все люди стояли в молчании, с опущенными головами, затем один из них опустил фонарь, и Дросте повернулся и направился обратно к автомобилю. Теперь рядом с ним была не только рука Марианны, но и вся Марианна, согревавшая его после всего этого ледяного ужаса.
– Сколько людей сгорело? – через некоторое время спросил Дросте у пилота, освещавшего им карманным фонариком путь по вспаханным бороздам.
– Еще четверо, – сказал пилот. – Мой друг Трумп, муж и жена из Варшавы и один коммерсант из Кельна. Доктор фон Гебгардт. Я тоже знал его, он часто путешествовал в аэроплане.
– Доктор Гебгардт? Фон Гебгардт? – повторил судья.
– Печальная история. У него было четверо детей – он однажды показал мне их фотографию. Правда, двое из них совсем взрослые. У вас тоже есть дети?
– Да, да, – машинально ответил Дросте, у меня тоже есть дети, прибавил он, помолчав. Он должен был сперва напомнить себе об их существовании. На его лице появилась улыбка. Они то, по крайней мере, были настоящими и осязаемыми во всей этой жуткой ирреальности.
– Вещи вашей жены находятся у мэра, до выполнения формальностей, сообщил ему пилот. – Их выдадут вам позже…
К этому времени они уже были около автомобиля. Человек, который ждал их, схватил руку, и, пожав, сказал что-то по французски.
– Спасибо, – ответил Дросте. – Спасибо. Мерси
Было уже совсем темно.
– Хотите вы лететь сейчас же обратно или вас устроить, если мы останемся здесь на ночь и вылетим завтра, с утра? – спросил пилот. Я посоветовал бы вам выспаться, прибавил он, взглянув на лицо Дросте.
– Мы останемся здесь на ночь, – сказала ему Марианна.
Группа людей стояла в темноте у дверей маленькой деревенской гостиницы, оживленно разговаривая вполголоса. Они расступились, давая дорогу Дросте. Молодая женщина отвела его и Марианну по коридору в большую комнату. В комнате были стенные ниши и мебель красного дерева. На шкафу стояли банки с консервированными фруктами. Женщина на короткое время оставила Дросте и Марианну наедине, а затем вернулась, постучав в дверь. Она принесла с собой старомодную, наполненную горячей водой грелку и сунула ее под одеяло в ногах кровати. Обменявшись с Марианной несколькими словами по французски, она ушла, молчаливо пожав Дросте руку.
Он остановился посреди комнаты, глядя на шкаф.
– Настоящий ампир, – заявил он. Как могла попасть сюда подобная вещь? Марианна взглянула на шкаф И улыбнулась. Улыбка выглядела жутко на ее бледном лице.
– Теперь ты должен постараться заснуть, – сказала она, и он машинально возразил.
– Я не могу спать.
– Поди сюда- сказала она и начала раздевать его как ребенка, но это раздражало его, – он оттолкнул ее руки и разделся сам.
– Сколько веронала ты принимаешь обычно? – спросила Марианна, направляясь к маленькому стоявшему между окнами столику, на котором был графин с водой.
– Я не принимаю веронала, упрямо ответил Дросте. – Во всяком случае, очень редко.
Марианна принесла ему стакан, в котором растворила три таблетки.
– Знаю, – сказала она.
Он лег в постель, и она села рядом с ним. Закрой глаза, приказала Марианна. Он послушался. Ему уже стало теплее, он чувствовал себя лучше и его напряжение проходило.
– Как, по твоему, это доктор Гебгардт? – спросил он, помолчав.
– Нет! – ответила Мариана. Она погладила руку Дросте, лежавшую на одеяле и прибавила: Это американец.
– Который?
– Этого я не знаю.
Дросте попытался припомнить американцев, виденных им в клубе, но не мог вспомнить ни одного из них. Он помнил только их шумливость, безобидную, но немного раздражающую шумливость счастливых детей.
– Как он узнает о том, что случилось? – спросил он.
Марианна ответила не сразу.
– Быть может он и не узнает, – сказала она. Разве это важно? Теперь ты должен наконец заснуть.
Дросте закрыл глаза. Веронал был хорош. Марианна была хорошая. Эвелина тоже была хорошая.
– Я очень люблю Эвелину, пробормотал он.
Засыпая, он думал о том, что когда проснется утром, Эвелина будет с ним. – Да, Пушель, – сказала Марианна. Он снова оживился.
– Это выглядело совсем не страшно, сказал он. – Никогда не знаешь, каково быть мертвым. Может быть это приятно. Может быть она все равно умерла бы молодой.
– Да, Пушель, – повторила Марианна.
– Самое худшее не то, что она умерла, а то, что я никогда так и не узнаю, в чем было дело, заключил он. И теперь он почувствовал, что сон расправляет свои крылья, и птицы сна реют над его изголовьем.
– Ты забудешь и это, Пушель. У тебя есть твоя профессия и дети и так много… важного, – Донеслись до него слова Марианны. Он все еще не спал.
– Один человек не знает ничего о другом, – вот в чем дело, – сказал он, открыл глаза и поглядел на Марианну. Вот в чем дело, – повторил он и покачал головой.
– Нет, один человек не знает ничего о другом, – сказала Марианна.
– Могу я подержать тебя за руку? – спросил он немного погодя. Это успокоило его, и он заснул.
На минуту ему показалось, что он снова на войне. Он ощущал характерный запах французской деревни и за окном плескался фонтан. Потом он вспомнил, что война кончилась. Все проходит, все проходит. Рука Марианны лежала у него на лбу. Она потушила свет.
– Спокойной ночи, – мягко сказала она.
Она осталась с ним. Не Эвелина. Марианна.