выйдя из кафе после этого поражения, не в силах бороться с простейшими жизненными явлениями, пошла дальше. В дополнение ко всему пошел дождь. Она присоединилась к группе других людей, дожидавшихся, пока они не промокли, автобуса, в котором не в пример всем, проносившимся мимо, могло бы найтись место и для них. Промокшая и обескураженная она вернулась домой и села на край кровати. Судья еще не вернулся.
– Яичница и селедка? – неожиданно крикнула Bepoника с угрожающим видом, распахивая дверь.
– Что? – переспросила Эвелина, бывшая далеко.
– Яичница и селедка на ужин? – спросила еще раз Вероника.
– Да, конечно, – виновато ответила Эвелина. Фрейлейн может послать сюда Клерхен, если хочет, – прибавила она, и Вероника вышла.
– Фрау Дросте должна переменить туфли, – немедленно же – сказала фрейлейн, войдя в комнату. Она имела привычку всегда говорить в третьем лице. Для Эвелины фрейлейн была объектом постоянного террора, точно так же, как она была и окончательным ударом для семейного бюджета. Судьи не имеют возможности держать бонн при своих детях. Но без нее Эвелина была бы совсем беспомощна, и она тратила на эту необходимость большую часть той маленькой суммы, которую ей давал ее отец.
Эвелина послушно переменила мокрые туфли. Клерхен забралась к ней на кровать уселась среди книг, газет, коробок и прочих вещей, которые обычно набирались там. Эвелина страстно хотела, чтобы фрейлейн оставила ее наедине с ребенком, но та по-видимому не имела ни малейшего намерения уйти.
– Не хочешь ты поиграть с Берхеном? – нервно предложила Эвелина.
– Берхен спит, – твердо вмешалась фрейлейн.
У Берхена была своя собственная программа. Он всегда засыпал как раз тогда, когда хотелось, чтобы он не спал, и орал как раз тогда, когда хотелось тишины.
– У меня кашель, – заявила Клерхен, глядя на коробку с конфетами. Эвелина взяла ее на колени и дала ей конфету.
– Ты должна спрятать ее и сможешь съесть после ужина, – сообщила ей фрейлейн. Клерхен, без всякого предупреждения, разразилась слезами.
Она делала все с одинаковой горячностью: спала, ела, смеялась, плакала. Эвелина с завистью посмотрела на нее. Слезы лились ручьем, громкие крики и всхлипывания вырывались из маленького темно-красного ротика. В ней самой было столько давившего ее, невыплаканного и невысказанного…
Она взяла другую конфету и положила Клерхен в рот. Клерхен немедленно перестала плакать и начала болтать, словно маленький ротик был прорезью автомата.
– Фрау Дросте портит ребенка, – возмущенно сказала фрейлейн и вышла из комнаты. Она не хлопнула дверью, так как она была дочерью офицера и умела вести себя, но дверь сама, по собственному почину, издала громкий протест, закрывшись за негодующей спиной фрейлейн.
Эвелина взяла Клерхен на руки и, зарывшись лицом в теплые, мягкие волосы, закачалась с нею взад и вперед.
– Клерхен, – сказала она. Клерхен… о, Клерхен…
А около семи часов случился инцидент с цветами. Раздался звонок. Эвелина смутно слышала его. Она лежала на кровати, Клерхен убежала, были сумерки, и в окна лился свет уличных фонарей. Эвелина постаралась уснуть, как будто сон был пещерой, в которой можно было укрыться от своих мыслей и боли. Раздался звонок, кто-то зажег свет в коридоре, стекло в дверях превратилось в светящийся квадрат. Вероника прошла из кухни к выходным дверям и открыла их, раздалось бормотанье голосов. Потом в дверь спальни постучали.
– Цветы для фрау Дросте! – взволнованно объявила Вероника.
В одну минуту комната наполнилась ароматом мимозы. Эвелина села и зажгла лампу около кровати. Рядом стояла Вероника в своем синем кухонном переднике и держала в вытянутой рук огромный букет мимоз.
– Хорошо, оставьте их, – слабо сказала Эвелина. Ее сердце билось, в голове звенело и колени отяжелели.
– Поставить в голубую вазу на рояле? – спросила Вероника.
– Нет, спасибо… дайте их мне, – сказала Эвелина.
Она хотела лишь, чтобы ее оставили наедине с букетом мимозы.
«С лучшими пожеланиями от Франка Данеля. Париж», – было написано на карточке цветочного магазина.
Эвелина погасила свет и снова легла, обняв букет. Случилось нечто романтичное, совершенно выходящее из ряда обыкновенного. Франк прислал ей цветы из Парижа. Ей понадобилось довольно много времени, прежде чем она сумела осознать это.
Франк прислал цветы из Парижа. Значит у него был ее адрес, и он не был окончательно оторван от нее. Значит он думал о ней. Было вполне возможно, что он любил ее. Только что со всем было покончено, все умерло, но теперь ожило и цвело тут, рядом, в сотне влажных, ароматных кистей мимозы, лежавших рядом со щекой Эвелины. До этого момента Эвелина не питала никаких иллюзий относительно ее отношений с Франком Данелем – до сих пор таких робких и неопределенных. У нее не было опыта в любви, но была зато большая интуиция. Она угадала, что для него их отношения означали не больше, чем мимолетный флирт, несмотря на то, что для нее в этой единственной неделе заключался весь смысл бытия. Потрясенная и разбитая своими переживаниями, как землетрясением, она старалась обмануть его и себя, делая вид, что для нее это тоже только легкий флирт. Цветы все изменили. До сих пор в жизни Эвелины не было мимоз. Она даже не представляла себе, что цветы можно посылать по телеграфу из Парижа в Берлин. То, что Франк подумал об этом и привел в исполнение свою мысль, заставляло ее совершенно иначе смотреть на жизнь. Появление этих цветов для Эвелины было чудом, которое мог совершить только любимый человек. Когда судья вернулся домой, мимозы стояли в вазах повсюду. Они наполняли ароматом каждую комнату, но первое, облачное очарование исчезло теперь цветы свернулись в маленькие, плотные золотистые шарики. Эвелина была почти рада этому. Она разобрала на части большой букет, так как ей казалось, что целиком он привлечет слишком много внимания. Но судья даже не заметил, что все вазы полны. Он выглядел усталым и измученным и прямо отправился в ванну, чтобы прополоскать горло.
– По-моему я простудился, – сказал он. – Потом мне нужно будет сделать ингаляцию.
В хозяйстве Дросте ингаляционный аппарат занимал значительное место. Голос судьи был легко подвержен хрипоте, иногда от курения, иногда просто на нервной почве и в силу восприимчивости к переменам погоды. Это было серьезной дилеммой, потому что в суде он зависел от своего голоса. Хриплый судья находится в слишком невыгодном положении, когда ему в ответ с места для свидетелей несется громкий и ясный голос.
Эвелина сама отправилась в кухню и налила как раз в нужной пропорции воду и хвойный экстракт в аппарат. Она была полна нежности по отношению к Курту, взглянув на его осунувшееся, усталое лицо, она