очень скверная память на лица покупателей. Как бы то ни было, пакетик с остатками крысиной отравы и наклейкой аптекарского магазина были найдены в квартире Руппов а остальное не имело значения.
Дросте отпустил молодого человека. У него было такое чувство, словно процесс Руппов будет продолжаться вот таким же точно образом вечно. Он нагнулся к Штейнеру и спросил вполголоса:
– Перейдем мы сегодня к показаниям экспертов или отложим до завтра?
– Я вполне удовлетворен на сегодня, – ответил Штейнер насмешливым тоном старого студента.
Из шести присяжных двое, казалось, спали. Дросте отпустил детей Рупп, и они ушли в сопровождении надзирательницы со строгим и мужеподобным лицом. На скамье свидетелей было всего три человека, оставленных еще Дросте. Они сидели в напряженных позах, которые принимают люди, знающие, что за ними наблюдают. Все выглядели усталыми, за исключением вечно жизнерадостного Руппа. Он положил руку с квадратными пальцами на плечо защитника и с улыбкой шептал ему что-то на ухо. Внезапно Бруне, защитник фрау Рупп, поднялся и начал говорить.
– Прекрасно, – начал он взволнованно теребя свои очки. – Прекрасно. Вполне возможно, что нам так и не удастся установить, был ли яд уже в доме, или он был куплен утром шестнадцатого октября. Но, господин судья и господа присяжные заседатели, даже если он и был куплен только тогда, устанавливает ли это наличие предумышленного убийства? Нет, говорю, я, сто раз нет! Перед нами мать и жена, ожидающая появления ребенка, переутомленная, тяжело работающая женщина. В течение тридцати двух часов она не спала, мы слышали об этом из ее собственных уст и это показание подтвердили также соседи. Милостивые государи и милостивые государыни, входящие в состав присяжных заседателей, находится ли человек, не спавший тридцать два часа подряд, в нормальном умственном состоянии? Может ли он отвечать за свои поступки? К несчастью, невыносимо тяжелые условия, в которых приходится жить рабочему классу, недостаточно принимаются во внимание, и я…
Сперва Дросте слушал его с раздражением и удивлением. Бруне не только весьма вольно обращался с фактами, но и стремился осветить их с совершенно определенной точки зрения, и его намерения были совершенно очевидны. Ораторский стиль Бруне показался Дросте, с его тонкой чувствительной организацией и впечатлительностью совершенно невыносимым. Он почувствовал, как у него начинает стучать в висках.
– Не прибережет ли уважаемый защитник эти ценные замечания для своей заключительной речи? – резко прервал он.
Теперь он уже охрип настолько, что каркал как ворон и на этих словах его голос сорвался. В зале раздался смех, и Дросте не знал, вызвал ли этот смех защитник или он сам? Он быстро схватился за графин и налил себе стакан воды. Вода выглядела как касторка, и у нее был такой-же вкус. Бруне начал возражать, и Дросте готов был ответить, когда вдруг переменил мнение.
– Когда господин защитник закончит, я хотел бы допросить обвиняемого Руппа.
Бруне сразу замолчал и сел. Смех возобновился. Дросте оглядел зал. Места для публики поредели. Он многое бы дал за то, чтобы знать, была ли там Марианна, но он напрасно искал взглядом ее шапочку. Обычно на Maрианне была шапочка, не похожая на другие головные уборы, – огненно красный флаг, сигнал о ее присутствии.
– Мы уже слышали о том, что фрау Рупп не могла выспаться в течение тридцати двух часов перед покупкой яда, – начал он. – Она должна была ухаживать за больной и жаловавшейся на боли свекровью. Почему обвиняемый не позаботился о том чтобы его жена могла отдохнуть? Что вы делали ночью? Почему вы не сменили жену?
Рупп встал и устремил взгляд на фрау Будекер. Когда он усиленно думал о чем-нибудь, его уши начинали шевелиться вверх и вниз.
– Меня не было дома, – ответил он наконец.
– Не в ту ночь, когда умерла ваша мать а раньше, все предыдущие ночи. Где вы были?
Уши Руппа шевелились вверх и вниз.
– Я был у приятеля, – ответил он.
Фрау Рупп сделала движение, как бы желая заговорить.
– Фрау Рупп, – вызвал Дросте.
Фрау Рупп встала, сложив руки под животом, как бы поддерживая его и сказала тихим голосом.
– Будьте добры… мой муж ночевал у приятеля. Он каждую неделю ходил в рабочие садики на Грюне Вейде. Он помогал приятелю в огороде и получал за это овощи и яйца.
– Как зовут этого приятеля?
– Брезит, – ответил Рупп. – Тозеф Брезит. Мы копали картошку, и я принес с собой несколько фунтов. А когда я вернулся домой, Несчастье уже случилось…
– Хорошо, – сказал Дросте. Завтра мы вызовем Тозефа Брезита для дачи показаний.
– Будьте добры… – сказала фрау Рупп.
Она снова села на место, с удовлетворением глядя себе на руку. В тот же момент Рупп поднял руку, как школьник. И снова Дросте уловил мимолетное выражение страха, скользнувшее по красному лицу.
– Рупп говорит, что не уверен, живет ли еще Брезит там же, – заявил защитник.
– Хорошо, ответил Дросте. – Мы найдем его.
Он встал и объявил процесс отложенным до следующего дня. Лежавший перед ним лист бумаги был весь покрыт рисунками больших виноградных кистей – скверная привычка Дросте. Теперь он тут же записал адрес Брезита. У него была почти болезненно восприимчивая память на имена, цифры, телефонные номера, адреса.
Зал суда начал пустеть при неясном шаркании, покашливании и шорохе. Фрау Рупп, за которой следовала надзирательница, поплелась из зала, как терпеливая корова, возвращающаяся в свой хлев. Перед тем как выйти Рупп подтянул свои штаны характерным жестом шляющегося бездельника. Дросте провожал его взглядом. Он распорядился о том, чтобы была написана повестка о вызове в суд Брезита. Дожидаясь трамвая, он насвистывал хор пилигримов. Несмотря на усталость, он почувствовал новый прилив энергии. Он чувствовал, что этот Брезит прольет новый свет на дело. Трамвай был переполнен и судье пришлось протискаться на переднюю площадку, где он устало покачивался, держась за ремень. В горле у него горело, и он отбросил только что закуренную сигаретку. Он был рад, что возвращается домой.
Когда он вошел в квартиру, он не мог сразу найти Эвелину. В спальне, где ее обычно можно было найти в это время, свернувшейся как кошка на кровати, ее не было. С улыбкой он покопался в нагромождении коробок, принадлежностей для шитья и книгах, рассеянно взял цветок со столика около ее кровати и тут – же положил его обратно. Потом отправился в ванную, чтобы прополоскать горло. Он слышал рядом, в детской, голоса детей и охотно прошел бы к ним, если бы смел. Однако фрейлейн утверждала, что он приносит с собой из суда миллионы микробов, и без сомнения