один раз, во время свадебного путешествия. Все, что она помнила о Париже, была жара, бесконечное хождение по Лувру, причем они все время попадали обратно в туже самую маленькую комнатку с висевшими в ней картинами второстепенных Фламандских мастеров, – и насмешливые взгляды лакеев, которые, по-видимому, считали их далеко не шикарными. Странно выглядевшие омнибусы, виды, неприятности – Париж, в котором трудно было представить себе Франка Данеля. Эвелина выбралась из ванны, медленно вытерлась и попыталась встретить жизнь лицом к лицу. Она была в самом постыдном положении. Ей нечего было делать, кроме как сидеть в углу и припоминать кусочек за кусочком, минуту за минутой, слово за словом все, что сказал или сделал Франк. Все это было еще так близко, так мило и так печально. Она чувствовала, что ничто в ее жизни не имеет такого значения, как эта неделя, проведенная с Франком Данелем в Берлине.
Эвелина насмешливо улыбнулась сама себе. Она отдавала себе отчет в том, что поддаваться этому чувству – безумие и глупость. Но в настоящее время это было все, чего ей хотелось. В тоже время она делала всевозможные вполне разумные вещи. Так, она вспомнила о том, что Курт ворчал по поводу газового счета, и начала разыскивать его на письменном столе и в ящиках, конечно без всякого успеха. Она выстирала перчатки, спорола с платья белый пикейный воротник, выстирала его, прогладила и снова пришила на место, несмотря на то, что он был еще сыроват. Она пересчитала маленькие чайные салфеточки. Она полила цветы, кстати уже политые. Наконец, она начала вязать маленькие башмаки для Берхена. У Берхена уже был целый ящик таких башмачков, но ее утешала мысль о маленьких ножках, для которых она работала. Вероника с угрюмым удивлением наблюдала за энергией, которая неожиданно охватила сегодня утром ее хозяйку. Эвелине не хотелось есть. Она откусила кусок от банана и оставила его и кожуру лежать в столовой. Она прислонилась лбом к оконному стеклу и невидящим взглядом смотрела в окно. Так тянулся день. День был бесконечен. Когда Эвелина взглянула на часы, было всего лишь два. Было непостижимо как она сможет переносить такую муку в течение недели, месяца, года.
Первые часы без Франка окончательно прикончили ее. Принято говорить, что время излечивает любовь. Эвелина не могла поверить этому. Теперь у нее была по крайней мере свежесть воспоминаний о его голосе, его словах, его лице, запахе его сигареток. Она совершенно точно помнила, как светились его ручные часы в темной купальне. Все это было ей так дорого. Потом эти воспоминания побледнеют, она обеднеет и будет чувствовать себя гораздо хуже. Эвелина пришла к заключению, что женщина, у которой был настоящий роман и которая потом лишилась его, находится все-же в лучшем положении. Мукой было именно неосуществленное, невыраженное. На этой неделе о стольком мечталось, столького хотелось и так мало было достигнуто. Она думала о том, что бы она дала за то, чтобы еще раз увидеть Франка, снова быть с ним? И ответила – все. Это сознание было огромно и неясно как туча…
Дети вернулись. Скрипящая детская колясочка проехала по коридору. Клерхен забегала взад и вперед. Эвелина бросилась в детскую, как будто там был якорь спасения для ее встревоженной души. Клерхен бросилась к ней и начала рассказывать ей что-то, низким, хриплым, детским голоском. Она видела птицу, которая расцветала сзади. Показав у себя пониже спины, она начала прогуливаться по комнате, подражая расцветающей птице. Эвелина была озадачена и посмотрела на фрейлейн.
– Павлин, – сказала та снисходительно. Они были в зоологическом саду и вернулись домой позже, чем следовало.
Эвелина чувствовала, что должна была бы сделать фрейлейн замечание, но боялась ее. Фрейлейн, одетая в синее бумажное платье, с пенсне на носу, занялась Берхеном. Она раскутала его, подпудрила, высоко подтянула за пятки его ножки. Эвелине было жалко его, но Берхен, по-видимому, ничего не имел против этих манипуляций.
– Груу, груу, – любезно заявил он. – Груу, груу…
Эвелина стояла рядом, глядя, как Берхен снова превратился в кругленький, чистенький сверточек.
– Могу я уложить его? – робко спросила она.
Берхен, моргая от волнения, сосал свой рoжок. Клерхен посадили на высокий стульчик, и она нетерпеливо барабанила ложкой по полочке перед нею. Когда Берхен опустошил рожок, у него сделалось удовлетворенное личико. Он выглядел так, как будто в его животике не было больше места ни для единой капли. На его губе все еще висела молочная капелька. Эвелина подняла его, еще раз удивившись теплоте, весу и жизнерадостности своего сына, и снесла в кроватку. Как только она положила удовлетворенный сверточек, он начал орать. Эвелина виновато взглянула на фрейлейн. Та пичкала Клерхен шпинатом. У Клерхен был несчастный вид, но она жевала и закладывала шпинат за щеки, не глотая его. Когда фрейлейн начала вытирать ей рот мокрой губкой, Клерхен тоже заревела. Эвелина убежала из комнаты и, сев на край своей кровати, снова вернулась к Франку, как будто он только что позвал ее.
Три часа. Дети все еще спали. Эвелина оделась и поехала на трамвае к доктору. Она сидела в приемной, держа в руках журнал и не читая его, и ждала. Затем ей сделали мышьяковое впрыскивание, но она даже не заметила укола. Некоторое время она простояла перед окном чулочного магазина, не потому, что хотела купить чулки, а потому, что не знала, что ей делать дальше. «Я должна взять себя в руки!», – подумала она. «Я должна забыть это. Все кончено. Франк уехал, и я никогда больше не увижу его. Безумие вообще думать об этом». Совладав с собой, она почувствовала маленькое облегчение. Она шла по Курфюрстендамму, заглядывая в окна магазинов. Ей хотелось поговорить с Марианной. Может быть в разговоре будет упомянуто его имя, или его хорошие манеры или что-нибудь, что все еще свяжет ее с утерянным навсегда вчерашним днем.
Ее желание поговорить о Франке было настолько велико, что она собралась с духом и предприняла совсем необычайную для нее затею. Войдя в ближайшее кафе, она позвонила Марианне, сперва домой, в Гельтоу, затем в контору в городе. Это потребовало немалого усилия. Эвелина была беспомощна перед лицом всех механических изобретений нашего века. Радио, телефон, автомобиль; все они были мрачными и ужасными пугалами. Она трижды прочла правила обращения с автоматическим телефоном, и ее пальцы дрожали, когда она наконец опустила монету в щель и услышала в ответ только ритмическое жужжание. Прошло довольно много времени, пока она наконец сообразила, что номер занят.
Она бросила свою затею и