все еще лежавшей на ее руках на барьере скамьи подсудимых. Ее рыжие волосы от пота слиплись в влажные пряди. Галерея для публики была наполовину полна, и там царило волнение. Репортеры на местах для прессы перешептывались. Среди них были две журналистки, с состраданием глядевшие на фрау Рупп. Ее вежливое и упорное, дважды повторенное «пожалуйста» звучало так беспомощно и умоляюще. Рупп-муж сидел все время на вытяжку и не сводил глаз с присяжных, вернее с одной из женщин, входивших в состав присяжных, сидевшей рядом с молодыми адвокатами.
Фрау Роза Будекер была женщиной лет сорока пяти, вдовой полковника, убитого во время войны. Она имела табачный магазин на углу Бюловштрассе. С самого начала суда Рупп старался завязать нечто вроде безмолвной связи с этой представительницей присяжных, быть может сознательно, а вернее всего что бессознательно. Ей он адресовал свои показания, избегая глядеть в глаза судье, а когда в зале суда раздавалась какая-нибудь сухая юридическая шутка, он смеялся, весело поглядывая на нее, как будто он сам совершил что-то, чтобы развлечь ее. Дросте сознавал, что по отношению к этому весельчаку его охватывали тупое нетерпение и враждебность, совсем недостойные судьи. Против него не было никаких улик, и именно это способствовало предубеждению Дросте против Руппа. Энергия Дросте снова упала, когда этот момент миновал, не выяснив ничего нового. Дросте устал и должен был подтянуться.
Обвиняемая снова пришла в себя. Она не упала в обморок, не заплакала, с нею не случилось истерики. Теперь она встала и, крепко держась за барьер, произнесла спокойным и внятным голосом:
– Будьте добры… я все время говорила чистую правду. У нас в доме был яд из-за крыс в погребе, они так и бегали ночью по кухне, где я спала. Мой муж его не покупал… это я, я сама… будьте добры… если бы только можно было кончить все это, чтобы был конец…
Говоря, она глядела на свои руки и только при последних словах подняла глаза на Дросте. Почему-то как раз в этот момент он вспомнил, что однажды встретил фрау Рупп на лестнице на Дюссельдорферштрассе. Она уходила после того, как провела целый день за стиркой, и так же как теперь была беременной и потной. Из вежливости она прижалась к перилам, чтобы пропустить его. После этого она начала красть, а теперь совершила убийство. Даже если ее молодой адвокат сумеет добиться осуждения за непредумышленное убийство и даже если присяжные согласятся с тем, что она не ответственна за свои поступки, все же ее приговорят на десять, двенадцать или пятнадцать лет тюремного заключения. Дросте был рад, как уже с ним часто бывало, что осуждают или оправдывают не по личному чувству, но согласно установленным велениям закона, что приговор выносить закон, а не сам лично судья, который может быть переутомлен или находится под влиянием жалости. «Слава Богу, что это так» – подумал Дросте. Теперь, когда слабость обвиняемой прошла, не заставив ее изменить уже данные показания, Дросте объявил перерыв на два часа. Он чувствовал потребность в отдыхе.
Дросте был недоволен сам собой. Сегодня с самого начала он вел процесс без всякого воодушевления, вяло, бесцветно, безразлично. «Веронал», – подумал он, проходя через группы людей, стоящих в коридорах, на пути к его комнате. Было безумием принимать веронал в час ночи и вставать в семь. Человек кончен, если только не поспит восемь часов после того, как принял веронал. Головная боль, распухший язык, пересохшее горло. Он едва успел войти в комнату, как уже взял трубку и закурил. Он знал, что этого тоже не следовало делать: табак портил его аппетит и еще более сушил горло, но он уже не мог удержаться. Это была та же история, что с вероналом. Ему было жарко в таларе, но он не мог решиться, снять его. Он был слишком раздражен сам на себя, чтобы отправиться в буфет и закусить. Он упал в кресло и вытянул ноги, как боксер после трудного раунда. Судебный служитель Перлеман вошел в комнату и засуетился вокруг судьи.
– По всей вероятности протянется часов до пяти? – решился спросить он и прибавил без всякой видимой связи: – Видите-ли, ведь сегодня среда.
Перлеман был председателем кегельного клуба и всегда старался во-время уйти из Моабита по средам.
– Посмотрим, – неопределенно ответил Дросте.
– Принести вам что-нибудь из буфета? – спросил Перлеман.
– Нет, спасибо, – ответил судья.
– Стаканчик портвейна и бутерброд с ветчиной, – продолжал Перлеман, не обращая внимания на отказ Дросте, и заметил, выходя из комнаты: – Уж мы ухватим этого дьявола за пятки.
Эта мысль, выраженная на судебном жаргоне, была также мыслью вертевшейся в голове у Дросте. Внезапно он почувствовал, как он устал от всего этого дела. Если уж фрау Рупп так хотелось взять вину на себя, почему не отпустить на волю ее мужа? Никто не может заинтересоваться исходом процесса этих бедняков, результат процесса никоим образом не может повлиять на его карьеру. Собственно говоря Дросте, прирожденного судью, мучило только нежелание вынести несправедливый приговор, как мучила бы фальшивая нота прирожденного музыканта.
Кончиками пальцев он водил взад и вперед по бархату своего талара. Вошел толстый и жизнерадостный Штейнер – один из ассесоров.
– По всей вероятности никакой надежды приступить сегодня к заключительным речам, дорогой мой, – сказал он. – И чего эта дура хочет выгородить своим враньем мужа!
Процесс изводил всех. Все хотели наконец закончить его. Сам Дросте также хотел бы покончить с делом.
– Бруне представил бесконечный лист свидетелей, – сказал он.
Бруне был молодым адвокатом – защитником подсудимой.
– Бруне виляет, точно собака с двумя хвостами, – заявил Штейнер. У него было круглое лицо, покрытое дуэльными шрамами, и круглая, блестящая, лысая голова. – Можете побиться об заклад, что он будет говорить два часа подряд. – Уж эти молодые адвокаты! Штейнер душераздирающе вздохнул. – Идемте, Дросте, вылезайте из этого каменного ящика. У нас хватит времени, чтобы сходить к Неттельбеку.
– Спасибо. Я в буфет, – ответил Дросте и посмотрел в окно. Он не увидел ничего, кроме грязных, краснокирпичных стен тюрьмы.
– Ладно. Те, кто ничего не желает, получают только то, что они желали, – ответил Штейнер и вышел.
Дросте выбил трубку, положил ее в ящик и принялся за сигаретки. Неттельбек был маленьким, изысканным ресторанчиком с прекрасной кухней, в который заходили для того, чтобы позавтракать на скорую руку лучшие адвокаты и те судьи, которые жили не только на свое жалованье. До своей женитьбы Дросте часто бывал у Неттельбека, как во время завтрака, так и по вечерам. Но теперь этот мужской рай с его