чертят на ней свои узоры. Эркинар стоит у входа, ждет меня.
Он кажется отрешенным и далеким – темный взгляд, струящаяся белая одежда, серебро и бледные камни в темных волосах, – но я знаю, какой он на самом деле. Я столько раз был с ним во сне, видел, как поет его душа и пылает темнота. Помню, как он смеется, меняя видения, превращая мир в вихрь радости и света. Во сне Эркинар совсем не такой, как наяву. Во сне он настоящий.
Я смотрю по сторонам – может быть, личные предвестники Эркинара тоже здесь? Но возле шатра стоят лишь двое младших пророков.
– Прости меня, – говорит Эркинар. – Если сможешь.
Неужели все семнадцать великих звезд будут просить у меня прощения? Я не люблю этого, и за что я должен прощать?
Не отводя взгляда, Эркинар протягивает руку, я сжимаю ее и на миг тону в волнах чужой души. Радость и сомнения переплетаются в ней, раскаяние вспыхивает, как искры над костром.
Я отпускаю ладонь Эркинара и спрашиваю:
– За что простить?
Он откидывает полог, ныряет внутрь шатра. Я иду за ним.
Посреди шатра сияет зеркало прорицателей – огромная выпуклая линза, туманная и тихая сейчас. Эркинар касается хрустальной поверхности, и тени движутся в глубине, свиваются водоворотом. Эркинар смотрит в эту сумеречную глубину и говорит так тихо, что я едва различаю слова:
– Я должен был предвидеть, как поступит Лаэнар. Переломный миг, перекрестье путей, я должен был знать. Но над ним словно было слепое пятно: я ничего не видел. Прости меня. Я виноват.
Я делаю глубокий вдох, пытаюсь унять рокот сердца. Воздух пахнет травами прорицателей, этот дым должен успокаивать душу, прояснять мысли – но моя душа горит, мысли рассыпаются пеплом.
Лаэнар – моя звезда. Моя ближайшая звезда, я – его учитель. Только я виноват в том, что он предал нас.
– Как Рэгиль? – спрашиваю я.
Эркинар оборачивается. В его зрачках плывут туманные отражения, он кажется младше. Даже не подходя, я чувствую – ему больно за меня, он хочет промолчать.
Но молчание длится лишь миг, Эркинар отвечает:
– Лучше. – Надежда вспыхивает, но не успевает коснуться сердца. – Но все еще плохо.
– Ты обещал мне.
Обещал, что вернешь Рэгиля из темной бездны, обещал, что с ним все будет хорошо, клялся мне, что будет так.
Эркинар кивает – как тогда, в ангаре, где мы навсегда простились с Амирой.
– Я делаю все, что в моих силах, – говорит он. – Арца тоже у нас. Мы поможем им.
Я хочу верить, но не могу. Я должен быть рядом с Рэгилем сейчас, должен быть рядом с Арцей, никто не поможет им так, как я. Я нужен им, они нужны мне. Еще миг – и темнота вспыхнет, перенесет меня в город, в чертог прорицателей, к Рэгилю и к Арце. Я должен быть с ними.
Но нельзя.
Эркинар берет мою руку, просит:
– Не спрашивай о них.
Меня накрывает злость – хочу вырваться и уйти, – но я сдерживаю ее, сжигаю в глубине сердца.
Я возвращаюсь мыслями к кораблю, черным мачтам, пенным гребням волн и словам Аянара. Я говорю:
– Пророчество о золотой флейте, расскажи мне его.
Эркинар кивает, его тень скользит по туманной поверхности зеркала. Он отходит в дальний угол шатра, склоняется к сундуку, перебирает что-то. Затем возвращается – и протягивает книгу.
Она раскрыта на середине, пергамент старый, шершавый и пыльный. На полях звездный узор, буквы – как небесные росчерки.
– Прочти, – говорит Эркинар. – Потом я расскажу все, что знаю.
Я начинаю читать.
18
Пока мы плыли к кораблю, я почти не боялась. Лодка взлетала и падала на волнах, сердце падало вместе с ней, но я смотрела на Мельтиара, и страх отступал, превращался в далекую тень.
Мельтиар сидел впереди, рядом с техником. Тот был неподвижен, лишь распахнутые золотистые крылья дрожали и звенели от ветра. Техник держался за борт, глядел вперед, и лодка слушалась его, несла нас к цели. Мельтиар молчал, лишь время от времени вскидывался, отбрасывал волосы, – встречный ветер обдавал их солеными брызгами.
Я смотрела, как пенится вода за бортом, и повторяла про себя: мне не страшно, не страшно. Волны сегодня не такие сильные, не такие темные, солнце уже поднялось, утратило алый цвет, блики скользят по воде, лодка летит вслед за ними – по морю, почти как по небу, – и мне не страшно.
Мысли кружились, повторяли друг друга. Я смотрела на солнечный горизонт, на развевающиеся волосы Мельтиара, на свои руки, сжимающие оружие крепко, почти до боли, – и не заметила, как мы доплыли.
Корабль возвышался над нами, борт изгибался, заслонял небо. Черные планки обшивки шли внахлест, рисунок древесины проступал сквозь краску. Эту лодку – огромную, чужую – строили враги. Мы лишь изменили ее цвет. Удалось ли вытравить душу, которую дали кораблю захватчики? Или она все еще таится во мраке трюма, в плавниках и жабрах корабля? Нет, плавники и жабры у рыб, корабль движется по-другому – я знала как, учила особые слова чужого языка и понимала их смысл, но сейчас не могла вспомнить.
Мельтиар поднялся со скамьи, лодка качнулась, волна хлестнула через край. Я зажмурилась на миг, а когда открыла глаза, увидела, что сверху сбросили лестницу: блестящие металлические планки, скрепленные гибкими черными трубками. Привычная вещь. На войне мне часто приходилось подниматься по таким перекладинам.
– Наверх, – велел Мельтиар.
Одна за другой младшие звезды принялись взбираться по лестнице. Каждый раз лодка вздрагивала, чужой страх накатывал на меня, отражался в сердце. Когда пришла моя очередь, я потуже затянула перевязь ружья, поднялась, шагнула вперед. Дно лодки накренилось, и я едва не потеряла равновесие – но Мельтиар поймал меня за руку и удержал. Я вцепилась в перекладину и полезла наверх.
Я закрыла глаза, и страх вновь угас. Подниматься было несложно – даже проще, чем карабкаться по качающейся лестнице в летящую машину. Только шум волн отвлекал и тяжесть ружья тянула вниз, но еще немного – и я коснулась последней планки. Кто-то ободряюще хлопнул меня по плечу и помог взобраться на палубу.
Я огляделась. Девушка-техник – это она мне помогла – все еще держала меня за руку. Прикосновение было уверенным, без слов говорило: мы в безопасности, корабль наш. Я поймала ее взгляд и кивнула. Девушка улыбнулась, отпустила меня и пошла прочь. Я смотрела, как она идет – босые ноги легко ступают по черным доскам палубы, светлые крылья прижались к спине, стали неразличимы. Наверное, и в самом деле нечего бояться, раз крылатая звезда не пытается взлететь, шагает без тревоги, словно по коридорам города.
Но в городе никто не ходит босиком.
В городе под ногами всегда металл, камень, сверкающие черные плиты. А здесь, даже если зажмуриться, чувствуешь, как еле заметно качается палуба. Я взглянула