Ворон. Эдгар Аллан Поэ
Посвящаю Борису Аркадьевичу Завалишину.
Декабрь 1936 г. Нью Иорк.
Сила поэмы Эдгара Поэ «Ворон» кроется не только в глубине мысли и чувства, в изумительной форме и звучности, но и в удачном подражании карканью ворона слогом «ор» в слове “nevermore” — никогда.
Это последнее обстоятельство значительно усложняет задачу переложения стихов на русский язык, при условии сохранения доминирующей рифмы.
Единственный существующий перевод, в котором сохранена в части строф рифма «ор», принадлежит Алталене (псевд.). Но он разреши!; задачу сохранением в русском тексте английского слова “nevermore”, что, при многих достоинствах перевода, всё же является натяжкой.
Перевод Г. В. Голохвастова, по мнению знатоков Эдгара Поэ и русской литературы, представляет большое достижение в передаче и сохранении свойств подлинника.
Перевод «Ворона» впервые был напечатан в газете Р.С.Т. в марте 1938 года.
Б.З.
Раз, когда в ночи угрюмой я поник усталой думойСредь томов науки древней, позабытой с давних пор,И, почти уснув, качался, — вдруг, чуть слышный звук раздался, —Словно кто-то в дверь стучался, в дверь, ведущую во двор.«Это гость», пробормотал я, приподняв склоненный взор, —«Поздний гость забрел во двор».
О, я живо помню это! Был декабрь. В золе согретойЖар мерцал и в блеск паркета вкрапил призрачный узор.Утра ждал я с нетерпеньем; тщетно жаждал я за чтеньемЗапастись из книг забвеньем и забыть Леноры взор:Светлый, чудный друг, чье имя ныне славит райский хор,Здесь — навек немой укор.
И печальный, смутный шорох, шорох шелка в пышных шторахМне внушал зловещий ужас, незнакомый до сих пор,Так, что сердца дрожь смиряя, выжидал я, повторяя:«Это тихо ударяя, гость стучит, зайдя во двор,Это робко ударяя, гость стучит, зайдя во двор…Просто гость, — и страх мой вздор»…
Наконец, окрепнув волей, я сказал, не медля боле:«Не вмените сна мне, сударь иль сударыня, в укор.Задремал я, — вот в чем дело! Вы ж стучали так несмело,Так невнятно, что не смело сердце верить до сих пор,Что я слышал стук!»… — и настежь распахнул я дверь во двор:Там лишь тьма. Пустынен двор…
Ждал, дивясь я, в мрак впиваясь, сомневаясь, ужасаясь,Грезя тем, чем смертный грезить не дерзал до этих пор.Но молчала ночь однако; не дала мне тишь ни знака,И лишь зов один средь мрака пробудил немой простор…Это я шепнул: «Ленора!» Вслед шепнул ночной просторТот же зов… и замер двор.
В дом вошел я. Сердце млело; всё внутри во мне горело.Вдруг, опять стучат несмело, чуть слышней, чем до сих пор.«Ну», сказал я: «верно ставней ветер бьет, и станет явнейЭта тайна в миг, когда в ней суть обследует мой взор…Пусть на миг лишь стихнет сердце, и проникнет в тайну взор:Это — стук оконных створ».
Распахнул окно теперь я, — и вошел, топорща перья,Призрак старого поверья — крупный, черный Ворон гор.Без поклона, шел он твердо, с видом лэди или лорда,Он, взлетев, над дверью гордо сел, нахохлив свой вихор —Сел на белый бюст Паллады, сел на бюст и острый взорУстремил в меня в упор.
И пред черным гостем зыбко скорбь моя зажглась улыбкой:Нес с такой осанкой чванной он свой траурный убор.«Хоть в хохле твоем не густы что-то перья, — знать не трус ты!»Молвил я, — «но вещеустый, как тебя усопших хорВеличал в стране Плутона? Объявись!» — Тут Ворон гор:«Никогда!» — сказал в упор.
Я весьма дивился, вчуже, слову птицы неуклюжей, —Пусть и внес ответ несвязный мало смысла в разговор, —Всё ж, не странно ль? В мире целом был ли взыскан кто уделомЛицезреть на бюсте белом, над дверями — птицу гор?И вступала ль птица с кличкой «Никогда» до этих порС человеком в разговор?
Но на бюсте мертвооком, в отчуждении одиноком,Сидя, Ворон слил, казалось, душу всю в один укор;Больше слова не добавил, клювом перьев не оправил, —Я шепнул: «Меня оставил круг друзей уж с давних пор;Завтра он меня покинет, как надежд летучих хор…«Никогда!» — он мне в отпор.
Поражен среди молчанья метким смыслом замечанья,«На одно», — сказал я — «слово он, как видно, скор и спор, —Жил с владельцем он, конечно, за которым бессердечноГоре шло и гналось вечно, так что этот лить укорЗнал бедняк при отпеваньи всех надежд, — и Ворон-вор«Никогда» твердит с тех пор.
Вновь пред черным гостем зыбко скорбь моя зажглась улыбкой.Двинув кресло ближе к двери, к бюсту, к черной птице гор,В мягкий бархат сел тогда я, и, мечту с мечтой сплетая,Предавался снам, гадая: «Что ж сулил мне до сих порЭтот древний, черный, мрачный, жуткий Ворон, призрак гор,«Никогда» твердя в упор?
Так сидел я полн раздумья, ни полсловом тайных дум яНе открыл пред черной птицей, в душу мне вперившей взор.И в догадке за догадкой, я о многом грезил сладко…Лампы свет ласкал украдкой гладкий бархатный узор, —Но, увы! на бархат мягкий не приляжет та, чей взорЗдесь — навек немой укор.
Вдруг, поплыли волны дыма от кадила серафима;Легкий ангел шел незримо… «Верь, несчастный! С этих порБог твой внял твое моленье… Шлет он с ангелом спасенье —Отдых, отдых и забвенье, чтоб забыть Леноры взор!..Пей, о, пей же дар забвенья и забудь Леноры взор!».«Никогда!» — был приговор.
«Вестник зла!» — привстал я в кресле, — «кто б ты ни был, птица ль, бес ли,Послан ты врагом небес ли, иль грозою сброшен с гор,Нелюдимый дух крылатый, в наш пустынный край заклятый,В дом мой, ужасом объятый, — о, скажи мне, призрак гор:Обрету ль бальзам, суленый Галаадом с давних пор?»«Никогда!» — был приговор.
Вестник зла!» — молил я, — «если ты пророк, будь птица ль, бес ли,Ради неба, ради Бога, изреки свой приговорДля души тоской спаленной: в райской сени отдаленнойЯ святой и просветленной девы встречу ль ясный взор, —Той, кого зовет Ленорой чистых ангелов собор?..»«Никогда!» — был приговор.
«Будь последним крик твой дикий, птица ль дух ли птицеликий!Сгинь! Вернись во мрак великий, в ад, где жил ты до сих пор!Черных перьев лжи залогом здесь не скинь, и снова в строгом,В одиночестве убогом дай мне жить, как до сих пор…Вынь свой жгучий клюв из сердца! Скройся с бюста, призрак гор! «Никогда!» — был приговор.
И недвижим страшный Ворон всё сидит, сидит с тех пор он,Там, где белый бюст Паллады вдаль вперяет мертвый взор…Он не спит… он грезит, точно демон грезою полночной…В свете лампы одиночной тень от птицы мучит взор…И вовек из этой тени не уйти душе с тех пор:«Никогда!» — мне приговор.
Покаянное письмо
«Покаянное письмо было ответом-шуткой на упрек за опоздание с передовой статьей для газеты Р.С.Т. Печатается впервые, как образец легкости, с которой Георгий Владимирович владеет стихом на задуманную рифму.
Б.З.
Добрый друг мой, Борис, сын Аркадия!Сам себя в своих винах виня,Умоляю тебя, Бога ради, я:Не сердись, не гневись на меня.
Ведь бумаги не меньше тетради яИзмарал, — да не вышла статья,Так как, друг мой Борис, сын Аркадия,Вновь в упадке был временно я.
Подошла та нелепая стадия,Когда жизни теряется смысл,И когда, друг Борис, сын Аркадия,Я бываю подавлен и кисл.
Что унынье и косность — исчадияСлабоволья, я знаю, но всё жИх сношу, друг Борис, сын Аркадия,Как в клубок завернувшийся еж.
Но, как видно, для противоядия,Кстати гостя судьба мне дала:Словно врач, друг Борис, сын Аркадия,Прибыл общий наш друг — Магула.
Свойства дружбы таинственней радия.Не она ль Галаадский бальзам?Не она ль, друг Борис, сын Аркадия,Бытия открывает Сезам?
И вот снова на жизненной глади яВсплыл из омута сплина, и рад,Добрый друг мой Борис, сын Аркадия,В Р.С.Т. сделать в августе вклад.
Но дабы из волос моих пряди яЗдесь не дергал, душой изболев,Напиши, друг Борис, сын Аркадия,Что сменил ты на милость свой гнев.
21 июля, 1936 г. Locust Valley, L.I.