На кладбище
Мирно на кладбище старом…Тишь за чертой городской.Запад огнится пожаром,Веет вечерний покой.
Дремлют березки и клены,Лист на ветвях не дохнет,Медленно в чаще зеленойБлаговест мерный плывет.
В песне звучит колокольной:«Путник, приляг и дремли,Здесь отдыхают безбольноДети усталой земли…»
Сомненья
Печаль… Деревьев голых прутья,Как пальцы, тянутся в туман,И туч разорванных лоскутьяОсенний гонит ураган.
В сомненьи новом, у распутья,С ожившей болью старых ран,Кляну исканья и вернуть яМолю мне прошлых дней обман.
Победа[2]
Вновь за Окой орда раскинула шатры,Опять для дани в Кремль пришел посол со свитойИ зван он на прием в палате Грановитой,Где в окна бьют лучи полуденной поры.
Над царским местом сень; пушистые ковры;У трона — знамени полотнище развито.Бояре в золотах застыли сановито,И на плечах у рынд мерцают топоры.
В венце и бармах царь. Он поднял Русь из праха,У Византии взял он блеск и мощь размаха, —Татарским данником невместно быть ему:
И увидал баскак, затрепетав от страха,Что Иоанн ступил на ханскую басму.А солнце крест зажгло на шапке Мономаха.
Святая могила. Старо-Крымская легенда[3]
I
Три сотни лет — не малый срок,Но триста лет назад, как ныне,Со скал сбегающий потокВ камнях змеился по долине.И также триста лет назадШумел бессонно лес зеленый,Одев, как свежий Божий сад,Окружных гор крутые склоны.А четкий в небе минаретУ пестрой каменной мечетиУже и в дни тех давних летПовит был памятью столетий.
И Курд Тадэ-хаджи в те дни,Спокойный в мире суетливом,Уединенно жил в тениГустого сада над обрывом.Хаджи был мудр. В толпе людскойНикто, ни раньше, ни позднее,Не встретил благости такой,Души теплей, ума яснее.Не исходило слово лжиИз уст Тадэ. Участлив в горе,Судьей правдивым был ХаджиИ благосклонным в приговоре.
Земных соблазнов зная сеть,Прощать умел он человеку…Не потому ль ему узретьСудил Аллах три раза Мекку.И, по обету, он в путиКолодезь вырыл, чтобы каждыйУсталый путник мог найтиТам утоленье жгучей жажды.Святое дело. Кто зарокТакой исполнил, — умирая,Тот будет счастлив: сам ПророкПред ним раскроет двери рая.
Премудрых чтить — велит Коран.И, Курд Тадэ завидя, людиПред стариком склоняли стан,Прижав смиренно руку к груди.Когда через аул старикВ часы намаза шел к мечети,Его встречал ребячий крик, —Незлобных сердцем любит дети.И поднимался от землиНа минарет он без усилья,Как будто к небу, в высь, неслиСвятого ангельские крылья.
II
Но никогда сказать нельзя,Что жизнь окончена, доколеЕе судьбы земной стезяНе прервалась по Высшей воле.Как Курд Тадэ ни стар, но вдругВесь озарялся он улыбкой,Когда Раймэ среди подругСкользила в пляске змейкой гибкойКогда порой ее напевТревожил грустью сон ущелья,Иль смех ласкался, прозвеневКак колокольчик, в миг веселья.
Он, воплотив мечту свою,Обрел в Раймэ прообраз гурий,Сужденных праведным в раю,В благоухающей лазури.Когда же падала фатаИ, в самовластия горделивом,Очей бездонных темнотаМанила сладостным призывом, —Смущался праведный старикПред женской вкрадчивою властьюИ в сердце, чистом как родник,Невольно кровь вскипала страстью.
Едва Раймэ любви словаЕму шептать украдкой стала,Сдался он чарам колдовстваИ словно начал жизнь сначала.Как прежде, снились счастья сныИ мир был молод, как бывало…И было б так. Ведь в дни весныЧье б сердце вновь не ликовало,Что пробужденная землямСрывает узы спячки зимней,Кто б не был счастлив вновь, внемляПривет любви в весеннем гимне.
Любовь хаджи была яркаВсей мощью страстного горенья,И знало сердце старика,Что нужных слов благодареньяВ бессильной нашей речи нет,Чтоб принести к стопам ПророкаЗа клад любви на склоне лет,За сказку счастья — после срока.А время шло. И, как волной,Смывала дни рука Господня:Что завтра даст удел земной,Никто не ведает сегодня.
III
С работ в саду вернувшись раз,Хаджи застал Раймэ в печали:Потухший взор любимых глазТуманом слезы застилали;Зловещей тенью налеглаПечать неведомых страданийНа очерк чистого чела,И грудь терзал наплыв рыданий.«Раймэ, Раймэ, о, что с тобой», —Вскричал хаджи, но смолк мгновенно,Уста Раймэ, с немой мольбой,Замкнулись в думе сокровенной.
А ночью, в лунной тишине,Пахнул душистый ветер горныйИ старику в тревожном снеНавеял скорбь, как призрак черный.Он слышал стон и зов в тиши;«Люблю, — шептало эхо ночи, —Вернись, желанный, — жизнь души!Недолго ждать: уж скоро очиСмежит старик, и нас любовь,Как раньше, сблизит неразлучно…»Опять и снова зов, и вновь«Люблю!» — вздыхает эхо звучно.
Хаджи очнулся. Страшный сон…И вдруг душа похолодела;Не ощутил на ложе онСвоей подруги юной тела.Спеша, он встал. Дрожат уста,Трясутся старые колени.А сакля тихая пустаИ настежь дверь из сада в сени.А на скамье из гладких плит;В туманной дымке у обрыва,Раймэ рыдает и твердитСлова любовного призыва.
Еще темно в низах долин,Но уж светлеет над мечетью;И, верно, скоро муэдзинУже споет молитву третью.Тайком, боясь Раймэ вспугнутьВ ее печали одинокой,Хаджи ушел, направив путьК горам, к Папас Тепэ высокой.Взойдя тропинкою меж скал,Старик на дремлющей вершинеК ее груди немой припал,Безмолвный в ропщущей кручине.
IV
Как тайный яд, двуличья ложьСжигала кровь его пожаром,Меж тем, как ледяная дрожьРосла ознобом в сердце старом.Хаджи в смятеньи изнемог,В чаду ревнивого туманаУже, казалось, он не могПростить змеиного обмана,Он, тот, кто всё прощать привык.Но вдруг душа прозрела сноваИ громче совести языкБыл человеческого слова:
«Я знал весь круг земных утех,Давно свою изведал часть яВосторгов сладостных, и грехУ юных вырвать кубок счастья.Пусть молодое с молодымСоединяется победно,Пусть жизнь моя, как легкий дым,Теперь развеется бесследно,И, если прав я, пусть Творец,Благословив мое решенье,Для счастья любящих сердец,Дарует помыслу — свершенье».
Так, сам восставши на себяИ победив в неравной битве,Томясь, прощая и любя,Забылся Курд Тадэ в молитве.И отошла его, душаОт обессилевшего тела:Блаженной радостью дыша,Она, как птица, отлетелаТуда, где вечен и единЦарит Аллах в бессмертном свете…А в это время муэдзинПел третий раз на минарете.
Велик Аллах. Прошли века,Забылось всё, что прежде было,Но холм могильный старикаПоднесь слывет Святой Могилой.И вера есть у жен и дев,Что, если грудь теснит утратаИ сердце ждет, осиротев,Любви потерянной возврата,Тогда над гробовой плитойЦелебен жемчуг слез влюбленных:В раю внимает им святойИ вновь сближает разделенных.
ГИБЕЛЬ АТЛАНТИДЫ. Поэма (Нью-Йорк, 1938)