и сейчас в соответствии с законом.
— Он называет наш народ конфессией, — усмехнулся Рутенберг. — С самого начала, как он ступил на должность в Палестине, я понял, что идею национального очага он не поддерживает. А это ведь один из основных критериев назначения правителя в нашу страну.
— И тут он выдвигает такой аргумент, Пинхас. Создание двух отдельных советов, он заявил, увековечит разногласия и раскол, между обеими конфессиями. Пока они не научатся действовать сообща и сосуществовать друг с другом, не будет мира в Эрец-Исраэль. Два народа обязаны поставить во главу своих интересов интересы страны, а сегодняшнее предложение ликвидирует эту возможность.
— Чистейшая демагогия, Джон. Он отлично понимает, что арабское население ещё не готово к демократии и парламентаризму. И их вожди легко им манипулируют.
— Он далее пишет, что из достоверных сведений евреи сейчас ускоренными темпами увеличивают территорию своих сельскохозяйственных земель. Он требует немедленно прекратить этот процесс и незамедлительно принять временный земельный закон.
— Его не волнует проблема лишенцев, которой я предлагаю справедливую альтернативу, — с трудом сдерживая возмущение, произнёс Рутенберг. — Он, оказывается, озабочен тем, что евреи продолжают покупать землю. Ченселлор, несомненно, симпатизирует арабам. Но заявлять об этом так откровенно неприлично. Во всех проблемах, по его мнению, виноваты евреи.
— Наконец он заявляет, что следует вернуться к политике Белой книги 1922 года. Он верит, что ему удастся убедить евреев, по крайней мере, определённые фракции среди них, принять участие в выборах для учреждения совета всех жителей страны в соответствии с принципами представительства, установленными в 1922 году. И требует от правительства воздержаться от решения, пока он сам не прибудет в Лондон в середине июля.
— Благодарю Вас, сэр Джон. Есть над чем подумать. Вы видите, с какими людьми мне приходится работать. А в последнее время, как президенту Национального комитета, очень много и активно. Но мои слова, я верю, не выйдут за пределы этих стен.
— Конечно, Пинхас. Скажу откровенно, Вам предстоит трудная борьба. У моего министра эти телеграммы вызвали определённые сомнения не в Вашу пользу.
Рутенберг молча кивнул и вышел из кабинета. На улице шёл мелкий летний дождь. Он словно предвещал неприятности и огорчения, с которыми придётся столкнуться. Рутенберг открыл зонт и направился в Сохнут. Сейчас ему стало особенно важно уговорить Вейцмана и достичь столь нужного ему компромисса.
Президент Еврейского агентства находился в своём кабинете и что-то писал. На лёгкий скрит входной двери он оторвал взгляд от листа бумаги и посмотрел на Рутенберга.
— Садись, Пинхас. Я уже заканчиваю свой опус.
Рутенберг подождал, пока Хаим положит ручку в письменный прибор.
— Сегодня Джон Шакборо ознакомил меня с телеграммами Ченселлора. Он решительно против моей инициативы.
— Мне Намейер рассказал о них, — произнёс Вейцман. — Не секрет, что он нас не любит. Но ты же знаешь, что агентство тоже не в восторге от твоих предложений.
— И ты допустишь, чтобы министерство колоний по требованию Верховного комиссара состряпало закон, запрещающий продажу земли евреям? — возмутился Рутенберг.
— Я против этого закона, Пинхас.
— А теперь взгляни снова на мой земельный пункт. Я сформулировал его от сознания, что мы не имеем права плодить лишенцев и создавать этим напряжённость между нами и арабами.
— Но ограничение права евреев покупать земли тоже неприемлемо, — заявил Вейцман. — Оно нанесёт ишуву большой и унизительный вред.
— У меня назначена встреча с лордом Пасфилдом. Я предложу ему альтернативное решение. Правительство воздержится от принятия этого земельного закона в ответ на обещание руководства Сохнут, что евреи воздержатся, по их свободному желанию, от приобретения земли. И это до окончательного утверждения закона в рамках декларации общей политики.
— Члены исполкома, Пинхас, с этим не согласятся. Они за сохранение статус-кво.
— А тем временем правительство опубликует Белую книгу, основанную на отчёте комиссии Шоу, — пытаясь говорить убедительно, сказал Рутенберг. — Да и Хоуп-Симпсон не лучше его. А мой план учитывает все аспекты внутренней жизни ишува. Он позволит успокоить страну и продолжить её строительство.
— Я очень хорошо с ним знаком. К сожалению, не со всеми его положениями согласен. Ты же знаешь моё мнение.
— Хаим, мне бы хотелось, чтобы ты всё взвесил и одобрил мой план. Боюсь, альтернатива ему гораздо хуже.
— Хорошо, я подумаю, Пинхас.
Дождь прекратился, и наступивший вечер окутал город тёплым туманом. Рутенберг шёл, пытаясь найти решение проблемы, которая вдруг стала перед ним несокрушимой стеной. Погружённый в свои невесёлые мысли, он не замечал луж, ступая по ним летними кожаными туфлями. К ним добавилось и не оставлявшее его чувство одиночества, которое поднималось порой из бездны его подсознания. По пути в гостиницу он зашёл в ресторан, где иногда бывал во время нынешнего пребывания в Лондоне. Он поел и уже собирался уходить, когда ощутил на своём лице заинтересованный взгляд женщины. Дорогое платье и бриллиантовое колье на тонкой шее говорили о принадлежности её к высшему классу. Он посмотрел на неё, посчитав это достаточным и учтивым. Но она вдруг ответила ему неожиданной улыбкой и показала на свободный стул возле неё. Он подумал, что отказывать женщине неприлично и сел на стул, подчинившись её воле.
— Сегодня я увидела Вас второй раз. В первый раз Вы были здесь с каким-то благородным господином. Вы ведь русский, верно? Я слышала, как Вы к кому-то обратились по-русски.
— Я русский еврей, леди.
— Меня национальный вопрос совершенно не волнует. У моего отца, в прошлом члена кадетской партии, были друзья-евреи. Интеллигентнейшие люди. Я у нас дома в Петербурге слышала из коридора их разговоры. Впрочем, мы ещё не познакомились. Меня зовут Анна Салтыкова.
— А меня Пинхас. А почему Вы одна?