Лишала воли. Вынуждала думать только о себе.
Сводила с ума, того не подозревая.
Её мать хорошо постаралась. Молодец. Не зря Старейшины её содержали. Она с рождения умудрилась практически полностью ликвидировать первичные признаки омежки, тем самым продлив безопасность девочки.
Старейшины всегда берегли омежек.
Как берегли… Тут тоже двояко. По Закону они не могли наложить прямое вето, чтобы девочек не трогали. Не имели права. Закон писался не ими, не им его и нарушать. Нарушат один Закон — и понесется цепная реакция, которая может привезти к необратимым последствиям.
Поэтому Закон чтили. Всегда. При любых обстоятельствах.
Старейшины нашли выход. Они платили матерям омежек небольшие деньги — большие можно отследить и опять же выйти на омежку, забрать ту силой. К мелким и присматриваться особо не будут. А мамам хватит, чтобы прожить и прокормить дитя.
К деньгам прилагалось и лекарство. Таблетки из настойки, что варили За Гранью. Они маскировали запах, меняли его. Сложно разглядеть сущность девочки.
Если ты, конечно, не Ищейка.
Их тоже в России почти не осталось. Молодые не желали перенимать навыки старшего поколения, а когда осознавали, какими деньгами пахнет — зачастую бывало поздно. Деньги родителей заканчивались. Ищейки, получившие состояние, в большинстве своем распоряжались им неправильно. Машины, дома, яхты. И единицы вкладывались в бизнес.
Повзрослевшие Ищейки даже толком и не знали, как искать омежек. Новых. Неиспорченных. Не тронутых. Они жили в своё удовольствие.
Арсену хватило мозгов прислушиваться к тому, что говорят родители, но не хватило, чтобы изучить навыки.
Но всё же у них получилось. У него и его вертихвостки-сестры, которая, сама того не ведая, нашла не ограненный алмаз.
Ещё какой…
Федор прикрыл глаза и присел на корточки рядом с диваном. Выходя из бани, он надел брюки, торс прикрывать не стал. Всё равно одежда испорчена и пропитана кровью врагов.
— Моя Наташа, — он поднял руку и убрал мокрую прядь с её лица.
Его.
Да.
Окончательно и бесповоротно.
Когда три года назад убили Арину, он сознательно ушел в отшельничество. Боль от потери пары рвала его изнутри. Он дышать не мог. Каждый день вспоминал её, перебирал в памяти минуты, когда они были вместе. Первую встречу, первое узнавание. Между ними не было сомнений, не было преград. Всё естественно и очень правильно. Арина отличалась норовистым характером, была бойкой, острой на язык. Из-за чего последние месяцы они часто ссорились. Но за ссорами каждый раз наступало сладкое перемирие. Несколько дней могли не выходить из спальни, предварительно изрядно попортив мебель.
Она полностью подходила ему. Да, взрывная. Да, упрямая. И всё же идеальная для него.
Её убили, и мир окрасился кровавым цветом.
Раньше Федор просто выполнял то, что должен. У него были обязанности, которыми он никогда не пренебрегал.
Те, кто хотел его подвинуть, всё рассчитали правильно. Арина и нерождённый ребенок надолго выбили его из игры.
Те, кто хотел, чтобы он вернулся, тоже сделали верный расчет. Привели в его дом Наташу.
Ната…
Девочка. Маленькая совсем. Глупышка.
Она даже не поняла, что произошло.
Это его вина. Его ответственность.
Первая реакция пошла, когда он случайно оцарапал щетиной её нежную кожу, а потом лизнул, тем самым запустив необратимый процесс. В её организм попала его слюна. Разошлась по организму, проникла в кровь. Наташа потянулась к нему, став более отзывчивой.
Федор снова дотронулся до щеки девушки, провел по ней пальцами. Румянец ещё не схлынул с её кожи. Ниже лица Федор не смотрел.
Опасно.
В нем всё ещё пылало пламя страсти. Инстинкты рвались наружу, нашептывая: она твоя. Делай с ней, что хочешь. Она уже не будет против. Даст всё, что захочешь.
Разум ехидно, почти лениво вбрасывал ложку дегтя: а потом возненавидит. Будет послушно идти с ним в постель, раздвигать ноги. Даже ластиться станет. А потом… Взгляд отводить.
Федор через это проходил.
Вернее как…
Не он. Отец.
Правда, не с его мамой, иначе они с отцом глотки перегрызли бы ещё в его подростковом возрасте, когда к Федору пришла вторая ипостась. Наверное, даже третья, если первую брать человеческую. Он не потерпел бы такого потребительского отношения отца к матери.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Опять же, кто он такой, чтобы судить и вмешиваться? Отец любил и любит Газзи. Одержимо. Ревниво, глухо. Никакие доводы до него не доходят. «Моя» и всё.
Газзи тоже омежка, и он её повстречал сам. Причем уже тронутой и зашуганной. Отец забрал её к себе, но…
Оборотни сами по себе собственники. Домаровские — не исключение. Если не сказать обратное. Федор не зря же Наташе сообщил, что ревнив, только она навряд ли на это обратила внимание.
Газзи вначале была благодарна отцу. Пыталась услужить. Он её инициировал, признал своей. Всё, она оказалась в безопасности, больше никто, ни один оборотень, а тем более человек, не смел на неё посягнуть. Её тело теперь принадлежало только ей.
И ещё его отцу.
Сначала Газзи улыбалась. Отец на неё надышаться не мог, делал всё, чтобы она была счастлива. Но сложно быть счастливой, будучи уже сломанной. Она пыталась. Честно. И Федор видел, и отец. Но однажды наступил момент, когда она сказала отцу «нет». Первое «нет» Домаровский-старший воспринял адекватно. Женщина может устать, может не хотеть. Мало ли причин. Второе ему не понравилось. Третьим он пренебрег.
Просто напомнил о том, что они связаны, и увел Газзи в спальню. Она смирилась — против природы и инициации не пойдешь.
Подобные случаи начали учащаться, пока не переросли в постоянную основу их отношений. Отец злился, бесился. Он хотел того, что Газзи не могла ему дать. Любви. Ответного чувства.
Они ушли за Грань. Газзи поступила мудро, когда отец дал ей свободу. Да, он всё-таки пожелал освободить ту женщину, которую любил. Газзи собрала вещи, дошла до двери, взялась за ручку. Открыла дверь и снова её закрыла. Села на порог и закрыла лицо руками.
Уйти она не смогла. Не потому, что за порогом дома Домаровского её ожидали бы неприятности или бедная жизнь. Никто бы её больше не тронул, отец открыл на её имя счет в банке. Он заботился о той, без которой дышать не мог.
Любовь бывает странной. У отца она отражалась в плотской потребности быть с Газзи, у неё — в необходимости быть с ним рядом. Так и жили, кое-как придя к взаимному согласию.
Федор видел, как смотрел отец на свою женщину.
Видел он и то, как Газзи смотрела на отца.
Федор ни за что в жизни не хотел оказаться в шкуре отца. Любить одержимо, безумно, как умеют любить оборотни, и знать, что твоя любимая тебя не хочет. Терпит твои прикосновения, ласки. Отвечает на поцелуи не потому, что испытывает голод, жажду прикасаться, а потому что надо.
С Ариной всё было добровольно. У Федора со всеми женщинами было добровольно. Никогда ни одну не принуждал, не настаивал. Всегда последнее слово оказывалось за девушкой. Они изначально слабее. Нежнее. Даже те, что выбирали путь воина.
А с Наташей потерял голову.
Возвращаясь из-за грани, после нелегкого, изнуряющего сражения, заставив вспомнить тело, как это — биться, уходить от опасности, уклоняться от летящего оружия и разящих когтей, он сразу понял, где находится его истинная.
Как при первой встрече… в бане… среди воздушного пара… с легкими капельками на белоснежной искрящей свежестью коже. Она лежала, наслаждалась. Со слегка разведенными ногами и манящими розовыми складками.
Последнее воспоминание оказалось решающим.
Демон управлял им, толкая в сторону бани.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Туда.
К ней.
Он знал, что нельзя. Ещё хотя бы пару дней следовало выждать. Вытерпеть.
Она пыталась от него уйти, и если бы его люди в день приезда не напугали её, выстроившись шеренгой, она бы сорвалась в ночь. Он их тоже чуял. Они выходили из леса и подтягивались. Федор мог отдать приказ убраться к Двуликим прошлого, но был настолько в ярости, что порвал бы всех, кто попался бы ему на пути.