народной. Его первый крупный труд «Буддийские легенды и буддизм»[842] определяет круг его преимущественных интересов. Он должен был занять определенную позицию по отношению к индианистской теории. Наиболее полное выражение его отношение к этой теории и к книге Бедье нашло в серии статей под общим заглавием «Фабло восточного происхождения»[843]. Ольденбург дает обстоятельный разбор книги Бедье и вскрывает все ее слабые стороны. Так, Бедье, отрицая восточное происхождение фаблио
Constant du Натеl, знает только одну восточную запись его. Ольденбург приводит их 15. В эти годы Ольденбург – индианист, утверждающий индийское происхождение тех сюжетов, которыми он занимался. Позднее, в статье «Странствование сказки», он вносит количественные ограничения в теорию Бенфея: «Если поставить вопрос так, что источник весьма многих сказок следует искать в Индии, то против такой постановки вряд ли встретятся возражения»[844]. Вопрос о странствовании сказки из методологического превращается у Ольденбурга в большой культурно-исторический. Передача сказок – «одно из тех звеньев, которые связывают народы, заставляют их лучше понимать друг друга». Впоследствии Ольденбург переносит центр тяжести своих «сказочных интересов» уже на проблему реального бытования сказки и методологическое значение этой проблемы для всестороннего ее изучения (см. так называемую сорбоннскую лекцию «Народная сказка: проблемы и методы»).
10. Русские компаративисты
Как уже указывалось, в развитии миграционизма можно проследить две линии: одну – ориенталистскую и другую, которую условно можно назвать компаративистской. Широкое сравнительное изучение вариантов и путей их распространения при более объективном взгляде на вещи не всегда приводит к Индии или Востоку в широком смысле слова. В частности, для русских материалов часто весьма убедительно можно показать их западное происхождение.
Представители миграционизма весьма разнообразны по своим индивидуальным наклонностям, по кругу своих интересов и по своим техническим приемам в приложении компаративистски-миграционистского метода. Наряду с миграционистским принципом выдвигались к этому времени уже и другие принципы изучения фольклора, и это сказалось на компаративистских работах того времени. Своеобразное и очень плодотворное сочетание миграционизма с историческим изучением мы наблюдаем в трудах И. Н. Жданова. В своей магистерской диссертации «К литературной истории русской былевой поэзии»[845] он рассматривает ряд сказочных мотивов, связанных с былиной. В его докторской диссертации «Русский былевой эпос»[846], состоящей из ряда отдельных очерков, есть очерки, имеющие прямое отношение к сказке. Целиком же сказке посвящен ранее опубликованный очерк «Повесть о Вавилоне и сказание о князьях Владимирских»[847], где рассматриваются византийский прототип и заимствованные с Запада исконно сказочные элементы сказки о Барме-Ярыжке, отправлявшемся в Вавилонское царство (лучшая запись у Садовникова, № 3). Из других сказочных тем Жданов останавливается на мотивах нерассказанного сна. Он рассматривает сказочные основы былины о Потыке, Василии Буслаевиче (в котором он видит отголосок средневековой легенды о Роберте-дьяволе). Предметом исследования Жданова является не сказка, а эпос, но в эпосе его часто интересуют именно сказочные элементы. Он называет их «захожими легендами и сказками», говорит о заимствовании эпосом сказки и следит за судьбой или «литературной историей» исследуемых сюжетов. В некоторых случаях он устанавливает заимствование из Западной Европы сюжетов, возникших на Востоке. Такая постановка вопроса особенно четко выражена в неоконченной работе, посвященной повести о Валтасаре, предметом которой служит измена жены богатыря с каликой.
В настоящее время мы не во всем можем согласиться с Ждановым. Совпадение между былиной и сказкой, которое мифологами возводится к индоевропейским основам, Ждановым – к заимствованиям, не во всем объясняется заимствованиями. Оно имеет более глубокие исторические корни, которые могут быть раскрыты и объяснены только при детальном генетическом изучении сказки и былины. Например, утверждаемая Ждановым связь между Василием Буслаевичем и Робертом-дьяволом не представляется убедительной. Тем не менее ряд литературных влияний, в особенности в работе о Вавилонском царстве, доказан блестяще.
Появление и развитие антропологической школы также отозвалось на изучении всемирных соответствий. Односторонность и недостаточность изучения «странствований» и «заимствований» постепенно становятся ясными. Новую попытку объединения этих двух направлений делает И. Созонович, и частично это приводит к весьма важным и новым результатам. В своей работе «Песни о девушке-воине и былины о Ставре Годиновиче»[848] он еще довольно внешне сочетает анализ «бытовых основ» и возможности самостоятельного зарождения сюжетов у разных народов с утверждением в некоторых случаях заимствований. Созонович недостаточно понимает этнографическую, доисторическую основу генезиса, утверждаемую в учении Тэйлора – Лэнга. Гораздо более глубоко вопрос поставлен в одной из значительнейших его работ, а именно в работе, посвященной сюжету Леноры [849]. На основании археологических и этнографических данных Созонович показывает, как вера в возможность возвращения мертвецов дает начало сюжету. В частности, Созонович придает большое значение связанному с этим верованием запрету плача об умерших: слезы оставшихся тревожат покойника и вызывают его из могилы. Он устанавливает версии и исследует влияние одних на другие. Заимствование устанавливается на основании критерия, выдвинутого еще Веселовским, – совпадения в подробностях, которые не могут быть случайными. Иногда Созонович все же идет слишком далеко, утверждая, например, что скандинавская сага о Гельги и Сигруне есть переработка античного сюжета о возвращении Протезилая из преисподней к своей жене Лаодамии.
Менее удачна работа «Поэтический мотив о внезапном возвращении мужа ко времени свадьбы своей жены, собиравшейся выйти замуж за другого»[850]. Здесь собран богатейший материал по западноевропейским средневековым и славянским памятникам, и в этом отношении работа имеет капитальное значение. В данной работе уже можно отметить явление, характерное и для других авторов и работ того времени: подбор материалов превращается в самоцель. Это явление вполне закономерно для такой ступени в развитии науки, когда материалы еще рассеяны, не собраны, не сгруппированы и не сопоставлены. Всякие сводки материалов по сюжетному или по иному признаку представляют собой поэтому большую ценность, хотя бы выводы совсем отсутствовали или в настоящее время уже не являлись убедительными.
Для данного этапа в истории нашей науки характерна фигура Н. Ф. Сумцова, выдающегося знатока фольклора и литературы. Количество его трудов огромно (до 800). По общетеоретическим предпосылкам исследования он может быть назван эклектиком. Как миграционист, он утверждает не только восточное влияние на Запад, но и западное влияние на Восток, в частности на монголов («Отголоски христианских преданий в монгольских сказках»[851]). Сумцов вскрывает самые разнообразные, скрещивающиеся и переплетающиеся пути странствования сюжетов, сочетая иногда свои выводы с рассуждениями, явно идущими от мифологов, или сопоставляя свой материал с живыми народными верованиями. Показательна в этом отношении, например, его работа «Муж на свадьбе своей жены»[852]. Прежде всего им дается богатый обзор материала. Этот обзор не очень систематичен, но все же в