гражданки этого Карфагена! Ещё голода-то настоящего нет, трупы на улицах не валяются, а они уже передком за кулёк зерна торгуют. И ладно бы втихаря, так нет же, практически напоказ! Вот на хрена, спрашивается? И стоит ли после этого удивляться тому, что изголодавшимся по женскому телу рабам в такой ситуёвине реально сносит крышу?
Пока я разбирался со своими бастулонами, очередную хрень учудил Рам. То ли Мунни ему не дала, то ли просто самоутвердиться дураку захотелось, отымев свободную горожанку – в общем, переклинило моему индогреку мозги. Вместо того чтоб попросить меня проспонсировать ему услуги недорогой профессиональной шлюхи – Укруф же вон каждую неделю просит, и хрен я когда ему в этом отказывал, – этот дурень, дождавшись, когда я в караул заступлю, втихаря подкатился к нашей симпатичной соседке-горожанке, которая как раз подкатилась к ситуёвине, когда жрать охота, а окромя «большой и чистой любви» продать больше и нечего. Понятно, что начинать своё моральное «падение» она собиралась уж всяко не с раба, да только этот плут ей назвиздел, будто заказывает её для меня. А дурочка и ухи развесила, даже не подумав своей пустой бестолковкой, что при такой наложнице, как Софониба, мне тут платных шлюшек и даром не надо. Ухарь же мой индогреческий ещё и вином её угостил – щедро угостил, до состояния «а, один хрен», так что отымел он её, можно сказать, по добровольному согласию. Но потом-то, протрезвев и осознав, что дала по пьяни какому-то рабу, финикиянка страшно возмутилась и закатила мне скандал – ага, отдохнул после наряда, называется. Паскуднику Раму я по результатам импровизированного «служебного расследования», конечно, набил морду – не за кулёк зерна и вино, конечно, а за самоуправство и неумение выбирать, кому впендюрить свою елду. А незадачливой дурочке разжевал, что за провинность передо мной раб наказан, а ей абсолютно не хрен было нажираться с блудливым прохвостом до невменяемого состояния, потому как пьяная баба – звизде своей не хозяйка. Нажралась, дала по пьяни, безо всякого принуждения – пеняй теперь на себя. По причине отсутствия в античном мире феминизма, здесь о таком понятии, как «отзыв своего согласия», и не слыхивали, так что, пристыдив и урезонив эту дурынду, я тем самым инцидент исчерпал. Увы, оказалось, что это был не единственный инцидент такого рода, а некоторые рабы значительно дурнее моего Рама, да и хозяева у них… гм… А чему удивляться? Подобное тянется к подобному. Какой хозяин – такая и собака. Спасибо хоть – не в нашем квартале…
Рабу одного наёмника-кельта, тоже не бедствовавшего и зерном запасшегося загодя, тоже захотелось «большой и чистой любви» свободной карфагенской гражданки и тоже «порядочной», а не профессионалки. Как и моему охламону, этому тоже хватило ума нагребать бабу, будто для своего хозяина её снимает, а вот на вино этот прохиндей то ли пожлобился, то ли мозгов на это не хватило. В результате разобравшейся в обмане трезвой горожанке оказалось вовсе не «один хрен», а раб, страшно оскорблённый «неожиданным и необъяснимым» отказом, добился своего силой, а в процессе усмирения ещё и в зубы ей звезданул и два зуба выбил. Такое, конечно, остаться без последствий ну никак не могло, а его хозяин, не потрудившись разобраться, погорячился и вступился за своего неправого слугу, чем лишь усугубил конфликт. Слово за слово, удар за удар, первая кровь, первые трупы – вот так и началась эта дурацкая заваруха.
Город бурлил, но это зрелище давно уже стало привычным, и нам не было до него никакого дела. Мы шли себе мирно и спокойно, никого не трогая – ну, разве только Васькин, охмурявший знакомую красотку, временами давал волю рукам, но та не очень-то и возражала. В общем, возвращались по домам, когда неожиданно докатилось и до нас.
Хренио как раз в этот момент, типа помогая спутнице нести медный кувшин с водой, заодно её и облапил, когда из переулка вдруг выкатилась достаточно воинственно настроенная толпа городской шантрапы. Вид руки испанца на крутом и соблазнительном бедре порядочной карфагенской девушки почему-то страшно не понравился её куда менее порядочным согражданам, которые почему-то вообразили, будто вправе решать за неё и за нас. В принципе, это уже было неприемлемо, но мы-то не искали ссоры на пустом месте и вполне корректно поинтересовались, в чём проблема. В принципе, можно было ещё вполне спокойно поговорить и мирно разойтись, но заведённая толпа принялась вопить что-то о проклятой наёмной солдатне, насилующей честных карфагенских женщин, и кое-кто при этом принялся тыкать пальцами в нас. Явная вздорность и заведомая несправедливость обвинения нас, естественно, возмутила, и тогда мы уже куда менее миролюбивым тоном потребовали либо немедленных доказательств, либо немедленно убраться с нашей дороги подобру-поздорову. В общем, дали черни последний шанс одуматься. Наша ли вина в том, что эти, с позволения сказать, граждане явно не в дружбе с головой? Вместо нормальных внятных объяснений толпа с угрожающим рёвом двинулась на нас, и такого ей спускать безнаказанным было уже нельзя. Наши мечи с лязгом покинули ножны, и без работы они, естественно, не остались…
Проткнув остриём клинка «своего», я ещё и наподдал ему до кучи раздвоенным набалдашником рукояти, отчего тот с хряском впечатался зубами в мостовую. Трупу это уже до фонаря, но кого волнует труп? Я вразумлял наблюдающих за этим делом живых – пока ещё живых. Остальные наши тоже от меня в этом смысле не отстали, и урок хороших манер для черни получился доходчивым. Толпа побежала, и мы продолжили свой путь. Из переулков к нам пробивались поодиночке и мелкими группами другие наёмники – так же, как и мы, застигнутые заварухой врасплох, так что вскоре у нас сформировалась и целая штурмовая колонна, вполне способная проложить себе дорогу во враждебном окружении. Но нас и не пытались атаковать на улице. Вместо этого нас принялись обстреливать прямо из окон всевозможными увесистыми предметами вроде горшков и кувшинов. Мы на это ответили им камнями и черепками, после чего попытались допросить одного из раненных нами, дабы выяснить наконец, что тут вообще за хрень какая-то происходит. Но тот так и окочурился, не сказав нам ничего вразумительного, а обстрел глиняной посудой из окон постепенно усиливался, вынуждая нас убраться с улицы, а для этого построиться в грубое подобие «черепахи» и ретироваться.
Уже в своём квартале мы выяснили, что к чему – и выпали в осадок. Конечно, «хлебный» бунт был так или иначе неизбежен – но чтоб начаться вот так по-идиотски! Ну уроды, млять!