их все. Удобно – не нужно искать, где что находится. Ну, не факт, конечно, что в лагере и сам пропретор, он же у них аж целый император, то бишь человек, наделённый империумом – ну уж очень большой начальник, короче. А большое начальство – оно ведь такое, распущенное, хрен когда доложится подчинённым, куда слинять намылилось. Но нам повезло – Сципион Назика оказался в лагере и даже там, где ему полагалось быть, то бишь в претории. Более того, он как раз к нашему приходу – ну, почти, нам минут десять только и ждать пришлось – распустил совещание и принял нас.
Ну, мужик как мужик, римлянин как римлянин, патриций как патриций – все они там в принципе одинаковы, и если бы не особые патронажно-клиентские связи между Сципионами и испанцами – не было бы особой разницы. Неудачным моментом было то, что повоевали мы вдали от основной мясорубки, и в деле Назика нас не видел. Я-то ведь, планируя своё участие в этой заварухе, рассчитывал в лучшем виде перед пропретором отметиться, да судьба иначе распорядилась. Хотя, уж мне-то грех жаловаться – рядом с наместником-императором вдруг оказался и его квестор, точнее – уже проквестор. Марк Корнелий Руфин, сменщик и приятель моего фиктивного римского хозяина Гнея Марция Септима, помогавший нам в обтяпывании нашего негласного договора, и уже в силу этого не совсем уж чужой дядя! Проквестор тоже узнал меня, сперва прихренел слегка от моего диковатого воинственного прикида, потом заценил юмор ситуёвины и прикололся.
Рузир от имени отца поздравил римского наместника с выдающейся победой, а затем доложил о нашем вкладе в неё. Слегка замялся, правда, при перечислении успехов, поскольку уведомлять римлян о размерах взятой нами добычи в наши планы как-то ведь совершенно не входило, но и пропретор всё понял правильно и сам закруглил скользкую тему, сведя её к весёлой шутке. В конце концов, и дело ведь сделали немалое! Потом нас пригласили и к столу – выпить вина за славную победу, да закусить, чем боги послали, а послали они важному патрицию немало, так что обстановка за столом успела перетечь из официальной во вполне приватную. Тут-то, уже за частным разговором, Марк Корнелий и представил меня Сципиону Назике лично, и тот долго хохотал, въехав в двусмысленность расклада. С одной стороны – он, целый патриций и облечённый империумом наместник провинции, ест и пьёт за одним столом с каким-то рабом. А с другой – и раб рабу рознь, и фиктивность ведь моего рабства он разгадал сразу же. А хохотать он начал тогда, когда я выпростал из-под своей добротной бронзовой кольчуги, качество которой он тоже своим намётанным глазом вояки оценил по достоинству, чеканную серебряную бирку с именем фиктивного хозяина, как раз и обозначавшую моё рабское состояние. Раб-телохранитель или раб-управляющий в Риме дело вполне обычное, но раб-военачальник, командующий несколькими сотнями свободных вояк, в том числе элитных профессионалов – такого ещё в Риме не видел никто!
Посмеялись, поболтали, откланялись. На прощание Назика подтвердил Рузиру своё высочайшее «добро» и на активные военные действия его отца против лузитанских разбойников, не требующие согласования с римскими властями, и на набор добровольцев для наших сухопутных войск и флотилии. И не просто на словах подтвердил, но и грамоту вручил, в которой латынью по белому было всё это прописано. Её ещё после переданного миликоновским гонцом ходатайства подготовили, да только оказии для передачи вождю не подворачивалось, а теперь вот как раз и вручили его сыну и наследнику.
– Над всей Испанией безоблачное небо, говоришь? – подгребнул меня Васкес, когда мы вышли из палатки и угодили под моросящий дождь.
– Ага, оно самое! – прикололся я, и мы оба расхохотались.
Не погода, конечно, нас развеселила. Бенат, естественно, ещё и половины пути не одолел, но почтовый голубь, если ничего не случилось, вполне мог уже и долететь. И вполне возможно, что уже сейчас из ставки Миликона несутся во все стороны срочные гонцы с приказом о начале операции «Ублюдок». И уже скоро зачавкают по раскисшей от дождя земле тысячи конских копыт и тысячи солдатских сапог…