горя и бед, но и большого счастья, какое редко кому выпадает.
– Он и года не провел на свободе. Знали б вы… Ритон сгорел за три месяца, похудел на тридцать кило. Началось с кишок, а в конце не осталось почти ничего, кроме скелета. Я не слышала от него ни одной жалобы. Ни разу! Молчал, как у вас на допросах. Мой мужчина умел страдать и умер достойно! Перед самым концом послал к черту врачей со всем их притворством и скончался у меня на руках. За грехи свои он сам расплатился, но кому-то показалось – там, наверху, – что этого мало…
Делестрана всегда впечатляла почти животная стойкость никому не интересных персонажей, с которыми сводила его профессия, – крутых парней, способных жить вопреки всему. Он считал, что все дело в генах, и невольно восхищался ими. Он слушал Николь, пытаясь вспомнить лицо Анри Вобера, красавца-мошенника родом из Ниццы. Делестран отправил на нары его с дружками за то, что, выдав себя за полицейских, они украли золотые слитки у одной пожилой пары. Он взял их «на горячем», но так и не нашел общак – добычу предыдущих двенадцати налетов. Николь тоже ничего не нашла, иначе не вернулась бы на панель после многих лет «вне профессии». Именно Вобер забрал ее в 1980-х с улицы в Ницце, выкупив у сутенера на бандитские деньги. Подозревали, что в Тулоне он взял несколько сотен тысяч франков, все, как обычно, потратил, увлекся полячкой, работавшей в известном доме недалеко от Английской набережной, и дошел до того, что выкупил ее контракт у сутенера-ливанца. Делестран знал эту историю от Вобера – тот сам ему рассказал, умолчав лишь о некоторых фактах. Тогда он утверждал, что деньги выиграл в казино в Монако: все смазливые налетчики систематически прожигали добычу, прежде чем, по их выражению, «вернуться в шахту». В Париж Вобер впервые приехал в 1990 году. Отсидел 4 года, а выйдя из тюрьмы, поклялся, что больше не попадется, и купил ювелирный магазин в 14-м округе. Потом привычка жить на широкую ногу и трудности с торговлей заставили его сняться с мели… Делестран арестовал его в конце 1990-х.
Николь повидала роскошные особняки, дома моды, звездных поваров, а потом оказалась в исходной точке, на панели: Вобер отбывал наказание, а ей надо было жить, пытаясь сохранить подобие достоинства и воспоминания о былом комфорте. Такой была ее жизнь, и она не жаловалась. А теперь живет одна.
– Ритон что-нибудь вам оставил?
– Незадолго до смерти он купил мне квартиру в Семнадцатом округе на деньги, которые отложил на старость. Нашу старость… Ладно, майор, вы ведь пришли не за тем, чтобы поговорить о моем Ритоне. Может, хватит? Человека больше нет, так чего цепляться?
– Вообще-то, я решил побеспокоить вас из-за другого человека. Вы знакомы с Жоржем Бернаром?
– Вы уже в курсе?
– Вы, похоже, тоже.
– Можно вести грешную жизнь и ходить к мессе, майор. Я была в церкви ближе к вечеру, и отец Вацлав сказал: «Нам нанесли визит полицейские!» Я не знала, что это были вы. Полагаете, его убили?
– Я ничего не полагаю, просто пытаюсь понять.
– Но вы думаете, что…
– Я пока ничего не знаю, – прервал женщину Делестран. – Я провожу расследование, увидим, куда оно меня приведет. Хочу, чтобы вы рассказали о нем. Мне нужно знать, кем он был.
Лицо Николь омрачилось. Это не было игрой, в ее жизни случилась еще одна катастрофа. Она ответила не сразу. Но потом подняла голову и смиренно улыбнулась.
– С ним все было иначе. Знаете, я пришла сюда сегодня, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями. Понимаете?
– Кажется, да.
Делестран увидел, как две слезинки проложили следы по напудренным щекам.
– Такая вот у меня удача! – Посмотрев на себя в зеркало, она хихикнула.
Николь не изображала ранимость. Она плакала и не могла остановиться. Делестран смотрел, как она горюет, и чувствовал неловкость. Он достал из кармана бумажный носовой платок и отдал ей, после чего деликатно отвернулся к окну.
* * *
Он не сразу привел мысли в порядок. Неужели Николь нашла в нем поддержку, человека, способного ее выслушать? Победив последние сомнения и своего рода застенчивость, она минут двадцать вспоминала, и Делестран ее не перебивал.
Николь оказалось нелегко вернуться к торговле телом после нескольких лет, прожитых в фальшивом комфорте на деньги налетчика. Как только Ритона посадили, жизнь изменилась. Она осталась без средств к существованию и не могла рассчитывать на поддержку «сообщества», с которым утратила связь. Ей повезло найти место в заведении на Пигаль. Она сидела на высоком табурете недалеко от витрины, с трудом сохраняя зазывную позу, и, с согласия хозяина, если клиент оставлял хорошие чаевые за шампанское, вела его в комнату, чтобы как следует облегчить карман бедолаги. Это напоминало Ниццу, вот только у шампанского был горький привкус.
Лет пятнадцать назад она его и увидела. Он, как и многие мужчины, в конце концов вошел…
Этот человек не был похож на других постоянных клиентов, которые встречаются с женщинами по мере необходимости. В нем присутствовали обходительность и знание правил игры. Смотрел он ласково, говорил мало, не пошел с ней в первый вечер, признавшись между двумя долгими молчаниями, что ему требуется время. Вернулся он не сразу, через месяц. Сколько раз они просто беседовали, прежде чем ей все-таки удалось отвести его в комнатку горничной на верхнем этаже дома на улице Фромантен? Сколько это продолжалось? Несколько месяцев? Год? Николь не считала – и только теперь осознала, как долго его приручала.
Николь была не из тех профессионалок, которые позволяют себе ради поддержания увлекательной беседы делиться признаниями клиентов об их сексуальных подвигах. На ней самой акт любви не оставлял следа, с ним все было по-другому. Однажды вечером он пришел, положил на стойку деньги сразу за несколько бутылок шампанского, но заказывать ничего не стал. Все всё поняли. Николь надела пальто, и они вышли на улицу. Он выглядел решительным, как перед дуэлью, но захотел выключить свет и задернуть шторы, чтобы оказаться в полной темноте. Он не хотел видеть то, что видела она. Когда его тело содрогнулось, она уловила в этом сильную боль, а следом – облегчение