образом, основная заслуга братьев Гримм состоит в новой, собственно научной постановке вопросов изучения сказки. И вопросы ими не только ставились, но и решались. Чтобы понять способ решения этих вопросов, надо иметь в виду, что братья Гримм были не только и даже не столько фольклористами, сколько филологами, лингвистами. «Немецкая грамматика» Якоба Гримма положила начало германской филологии [780]. Как лингвист Якоб Гримм стоит на единственно возможной и единственной в то время научной позиции, а именно на позиции индоевропеизма. Здесь нет необходимости излагать основы этого учения. Достаточно сказать, что принципы индоевропейской теории были перенесены на изучение сказки и тем было положено начало ее научного изучения.
Проблема сходства сказок решается так же, как проблема сходства языков, т. е. утверждением о существовании некоей прародины европейских языков, в которой жил единый пранарод, говоривший на одном языке. Путем постепенного расселения и оседания образовались отдельные народы, говорившие каждый уже на своем языке, который сохраняет, однако, черты прежнего родства языков. Индоевропейская теория ко времени расцвета деятельности братьев Гримм представлялась настолько очевидной, что не требовала особых доказательств. Так и братья Гримм никогда ее в особенности не подчеркивают и не доказывают справедливость этой теории для сказок, она кажется им чем-то само собой разумеющимся, и ею пронизаны все их высказывания.
Другой вопрос, вопрос о происхождении сказки, был более труден для разрешения, и нельзя было опираться на данные смежной науки – лингвистики. Братья Гримм утверждают религиозное происхождение сказки. То, что сейчас дошло до нас как сказки, в эпоху индоевропейского единства было мифом. Наука еще не располагала достаточными средствами для того, чтобы установить, каков был характер этого мифа. Религия представлялась религией божества, и утверждалось, что сказка восходит к Göttermythen – мифам о богах.
В предисловиях к изданиям сказок эти мысли высказаны достаточно ясно и четко, но все же они носят декларативный характер, поскольку сказка возводится к чему-то неизвестному – к мифу. Якоб Гримм предпринимает грандиозную попытку восстановления древнегерманской языческой религии в капитальном труде Deutsche Mythologie («Германская мифология»)[781]. Здесь по крупицам собраны все данные, относящиеся к языческим культам древних германцев. Основной источник – пережитки этих культов, и среди них сказка занимает не последнее место. В отдельных главах говорится о разных сторонах культа. Так, есть главы, посвященные богам (Вотану, Донеру), великанам, деревьям, животным, небу, звездам, дню и ночи и т. д. Пронизанность сказки разнообразными элементами первобытной веры становится очевидной, хотя все исследование предпринято и не ради сказки.
Эти краткие замечания о деятельности братьев Гримм позволяют нам лучше понять характер деятельности Буслаева, который, исходя из методов и предпосылок братьев Гримм, пошел собственным путем. Буслаев развивался, и его взгляды не могут быть понимаемы как нечто единое и цельное. Взгляды его на сказку также развивались в связи с общими взглядами на народную поэзию. Буслаев делает решающий шаг вперед, понимая народную поэзию именно как народную. «Эпическую поэзию мы ограничиваем только так называемой самородной в противоположность искусственной»[782]. Буслаев понимает собственно фольклорный характер народного творчества. Народ для него – не «идея» только, а конкретная историческая данность. В этом отношении Буслаев далеко превосходит Гриммов. Народным творчеством он дорожит не потому, что в нем в аллегорической или символической форме выражены моральные идеи, а потому, что в нем он видит «основы нравственной физиономии» народа. Эта «основа» должна изучаться исторически. Буслаев определяет «науку о народности» следующим образом: «Это по возможности беспристрастное изучение всего, что в течение столетий выработала русская жизнь и что она органически усвоила себе из занесенного извне».
Буслаев стоит на точке зрения индоевропеизма. Его, однако, в меньшей степени интересует вопрос об образовании народов, языков, о процессе расселения народов. Прошлое его интересует потому, что именно в глубоком прошлом формируется нравственный облик народа. Тот, кто хочет понять свой народ, должен понять его прошлое. «Все нравственные идеи для народа эпохи первобытной составляют его священные предания, великую родную старину, святой завет предков потомкам»[783]. Этими общими взглядами (о них подробнее см. в книге М. К. Азадовского) определяются и взгляды Буслаева на сказку.
Отдельные высказывания Буслаева о сказке рассеяны по многим его работам. Буслаев всю жизнь посвятил преимущественно эпосу, былине. Эпос для него – наиболее совершенное и наиболее древнее выражение нравственной идеи народа. Сказка стоит для него на втором плане, но тем не менее Буслаев посвятил сказке две специальные статьи: «Славянские сказки»[784] и «Перехожие повести и рассказы»[785].
Буслаев основывает свои взгляды на изучении подлинных народных сказок. К тому времени уже начал издаваться Афанасьев. Буслаев, кроме того, привлекает для своей первой статьи о славянских сказках книгу Кулиша «Записки о Южной Руси»[786]. Чешские и словацкие сказки он знает по Венцигу [787], валашские – по Шотту [788], литовские – по Шлейхеру [789] и т. д.
«Славянские сказки» – это ряд не связанных друг с другом очерков или этюдов, снабженных кратким теоретическим введением. Сказками Буслаев дорожит потому же, почему дорожит и эпосом: «Это его старина и предания, из которых сложились первые основы его нравственной физиономии»[790]. Буслаев впервые определяет сказку как подлинную народную поэзию. «Поэтическое творчество целых масс или поколений и творчество отдельной личности сливаются в этом всеохватывающем широком потоке народной поэзии» (1861), – говорит он применительно к сказке. Из этих высказываний видно, что Буслаев дорожит в сказке не ее художественной стороной, а сказкой как памятником старины, и эта старина есть для него мифическая старина.
Вопрос о мифическом характере сказки в прошлом связан с вопросом о международном сходстве сказок. Буслаев – настолько убежденный сторонник индоевропеизма, что не считает нужным доказывать правильность этой теории. «Не остается ни малейшего сомнения, что ближайшее сродство этих народностей по мифологии, языку, обычаям и поэзии определяется общим историческим происхождением индоевропейских народов от одного начала».
Сказка для него в прошлом – миф. Этот взгляд выражен Буслаевым с предельной четкостью и ясностью. «Как обломок доисторической старины, сказка содержит в себе древнейшие мифы, общие всем языкам индоевропейским, но эти мифы потеряли уже смысл в позднейших поколениях, обновленных различными историческими влияниями; потому сказка относительно позднейшего образа мыслей стала нелепостью, складкой, а не былью. Но в отношении сравнительного изучения индоевропейских народностей она предлагает материал для исследования того, как каждый из родственных народов усвоил себе общее мифологическое достояние». Эти слова содержат целую программу изучения сказки: сказка в прошлом есть миф, и этот миф должен и может быть восстановлен путем сравнительного изучения.
Отсюда видно, какой огромный