наука создавалась не сразу, она имеет свой донаучный период, период научных догадок и фантазий. Сказка интересовала не только как таковая, не только как явление современности, которое нужно взять на учет, собрать, описать. Она интересовала со стороны своей истории, своего прошлого. Первые веяния идут из Германии и определяются ретроспективными интересами романтиков. Сказка воспринимается как символическое выражение глубочайшей мудрости. Некогда, во времена далекой древности, эта мудрость, казалось, была явной и открытой. Сказка была мифом. Эта поэтическая идея нашла свое наукообразное выражение в некогда знаменитом труде Ф. Крейцера «Символика и мифология древних народов, в особенности греков»[776]. По мнению Крейцера и его сторонников, мифы придуманы отдельными лицами, в частности жрецами, которые заключили недоступное для толпы философское учение в высшие символы и предоставили их в пользование массам. Несколько иначе понимает дело Дж. Геррес в своей «Истории мифов азиатского мира»[777]. По учению Герреса, человек древнейших времен – провидец, ему открыты тайны природы. Провидцем был сам народ. Все человечество распространилось по земле из одной точки – из некоего древнейшего государства где-то в сердце Азии, в Гималайских горах. Отсюда оно разнесло древнюю восточную мудрость, сохраненную в символических образах мифа и сказки. Как мы видим, здесь содержатся зачатки как будущей индоевропейской, так и будущей восточной теории. Характер теорий Крейцера и Герреса реакционный. Геррес идеализирует Средние века, а впоследствии становится ярым поборником католичества. Учение символической школы ложноисторическое и ложнофилологическое. Для аргументации сторонники этой школы прибегают к невозможным лингвистическим сближениям, вроде, например, сближения имени Аттилы с Атласскими горами.
Влияние этого направления в России еще недостаточно исследовано. Однако можно с уверенностью сказать, что его воздействию подвергался М. Н. Макаров, написавший ряд статей о русской сказке[778], где он впервые затрагивает вопрос о ее прошлом и возводит сказку к единому древнейшему азиатскому источнику. Сказки об Илье, Добрыне, Алеше «не суть еще самая глубокая древность. Прежде них… еще есть что-то такое, что все пахнет берегами Ганга или Гангеса». Верный методам школы, он развивает теорию о том, что сказки пришли к нам с азиатского Востока, причем посредниками могли быть монголы. Такие сказки он называет монголо-индийскими. Другие образовались под влиянием греческих мифов, но сами греки свои мифологические «выдумки» принесли из Азии. Таким образом, у Макарова есть какие-то представления о миграции сказок в связи с историческими событиями. Так, столкновение с варягами и другими соседями приводит к появлению новых сказок. Макаров совершенно правильно определяет «Бову» как «итальяно-французскую повесть», утверждает западное происхождение «Петра Златые ключи». «Еруслан» перешел к нам, по мнению Макарова, от «новейших славянских народов».
Высказывания Макарова представляют собой пеструю смесь правильных и нелепых утверждений. Историческая судьба сказок его интересует больше, чем их символическое содержание. Сказки скрывают, по его словам, «любопытные таинства до сих пор еще не постигнутой древности». Впрочем, он не пытается расшифровать эти таинства, но настаивает на древнем азиатском происхождении сказки, сближая мир ее волшебных предметов с фантастической индийской мифологией и производя невозможные сближения между русским языком и санскритом (которого он не знал). Здесь постановка многих вопросов – о происхождении сказки, о ее первоначальной связи с мифом, о путях распространения и культурных влияний, о заимствованиях – уже предвещает будущую науку. Однако для разрешения этих вопросов не было еще ни метода, ни материалов.
Последователем этой школы является и И. М. Снегирев. Пословицы он считает откровениями древних царей, жрецов и сивилл, спущенными в народ. Сказки он касался лишь мимоходом в работе «Лубочные картинки русского народа в московском мире» (Снегирев, 1861), где он предлагает упомянутую нами выше классификацию. Снегирев, знакомый с учением братьев Гримм, наблюдает и международное сходство сказок. Он объясняет его не только заимствованием, но и общностью доисторического прошлого, которое он, однако, представляет себе не в духе индоевропеизма, а как некую богооткровенную старину. Такие взгляды не мешали ему быть большим знатоком народной картинки, и как собрание материалов его труд имеет первостепенное значение.
2. Буслаев
C 40-х годов XIX века начинается деятельность Ф. И. Буслаева (1818–1897). Деятельность эта охватывала все области народного творчества и объединяла их единым научным мировоззрением. Сказка, строго говоря, не может быть выхвачена из всей его системы и рассматриваться отдельно. Мы ограничимся краткой характеристикой этой системы, не останавливаясь на деятельности Буслаева в целом.
Буслаев с самых первых шагов выступил не как дилетант, а как ученый-профессионал, включившись в русло современной ему европейской науки. Наука эта была представлена стройной системой Якоба и Вильгельма Гриммов. Буслаев как передовой ученый своего времени должен был отозваться и действительно отозвался на их учение. Широко распространено мнение, будто Буслаев является подражателем братьев Гримм, что он перенес их учение на русскую почву и применил его к русскому материалу. Это не совсем верно. Молодой Буслаев, естественно, принял наиболее передовое учение своего времени, сделав его на некоторое время своим. В дальнейшем же он его далеко превзошел и преодолел, вступив на новый путь исследования.
Сказки братьев Гримм (Kinder- und Hausmärchen) вышли в трех томах в 1812 (с пометкой 1813), 1815 и 1822 годах [779]. Из них первые два тома содержат предисловие и тексты, третий – научный аппарат. Это было первое издание подлинно народных сказок, записанных в большинстве непосредственно от исполнителей. В некоторых текстах сохранен диалект. Правда, Вильгельм Гримм подвергал тексты легкой обработке, нивелируя их под несколько условный народный стиль, но делал это с большим тактом и вкусом, не затрагивая сюжета. C такой оговоркой тексты могут быть признаны подлинными. Это было огромным завоеванием, так как был найден новый и правильный путь к пониманию подлинной сказки. Состав сборника – 200 сказок и 10 детских легенд. При жизни братьев Гримм вышло семь изданий, каждый раз с новыми предисловиями и введениями. Эти предисловия и явились поворотным пунктом в истории нашей науки. Кроме того, Якоб Гримм высказывался о сказке в предисловии к переведенному вместе с братом «Пентамерону» Базиле, в «Германской мифологии» и в некоторых статьях.
Научный аппарат состоял из библиографии вариантов. Хотя сказочного материала было известно, с нашей точки зрения, и не очень много, но его было достаточно для того, чтобы увидеть сходство сказок разных европейских народов. В этом состоит значение третьего тома. Братья Гримм впервые поставили проблему, которая будет занимать науку в течение целого столетия, – проблему сходства. Таким образом, самой постановкой вопроса изучение сказки переводилось на научные рельсы.
Вторая проблема, также впервые поставленная братьями Гримм, – происхождение сказки. Проблема опять поставлена правильно. Она занимает науку и сегодня.
Таким