Пинхас. В основе любой политики лежит экономика. А тут ещё и антисемитизм, который никуда не делся. Кстати, я присутствовал недавно в парламенте на собрании, организованном Сэмюэлом. Ты знаешь, он был здесь, и пару дней назад уехал обратно в Палестину.
— Расскажи, что произошло.
— Члены про-арабского лобби провели пресс-конференцию в парламенте и выступили с критикой дискриминационной политики властей Британии в Эрец-Исраэль. Она якобы наносит вред правам арабов. В фокусе этой болтовни, конечно, твоё электрическое предприятие. В этой компании выделяются сэр Вильям Джойнсон-Хикс, сэр Джон Батчер и лорд Перси. На собрании Сэмюэл категорически отверг обвинения в том, что политика национального дома вредит правам арабов жителей страны. Он сказал, что твоё предприятие — воплощение готовности евреев осуществить вклад своей энергии и денег в развитие страны. Сэмюэл объяснил, что говорится о предприятии, от которого не ожидаются прибыли. Единственным путём гарантировать участие владельцев капитала в его строительстве была лишь концессия: маленькая страна, её источники скудные, и любая конкуренция уничтожит сразу же возможность развития. Она нуждается, заявил он, в людях, у которых нет интереса в доходах, и ты один из них. Сэмюэл — наш друг и убеждённый сионист.
— Я знаю, Хаим. Я уже немало времени с ним поработал. Мне кажется, нам необходимо организовать кампанию против этой враждебной волны. Боюсь, они заставят правительство отказаться от Декларации Бальфура и отобрать у нас концессии.
— Я говорил с Артуром Бальфуром. Он, конечно, выступит в защиту политики национального дома. Да и Черчилль не станет молчать. Но с другой стороны решение о политике национального дома приняло правительство. Его поддержал и парламент. Концессии утвердило также правительство. Оно не меньше нас заинтересовано отстоять свои решения.
— Надеюсь, так и будет, — сказал Рутенберг. — Есть ещё один тревожащий меня вопрос. Помимо моего революционного прошлого и принадлежности к гонимому иудейскому племени некоторым не нравятся мои деловые связи с промышленниками Германии. Ты помнишь, летом прошлого года мы обсуждали этот вопрос? Я понимал политические проблемы, связанные с приобретение оборудования, и обратился к тебе и в министерство колоний. Британские производители требовали за машины и материалы большие деньги, а в Германии мне всё это предлагали за полцены.
— Конечно, я всё помню, Пинхас. Ты даже написал мне, что если мы поддадимся давлению здешних промышленников, нас обвинят в разбазаривании денег, в значительном удорожании электроэнергии, и наложении тяжёлого бремени и задержке экономического развития Эрец-Исраэль.
— Я ждал от тебя совета, но обстоятельства требовали действий. Концессия Яркона уже была утверждена, и чтобы ускорить процесс электроснабжения в районе Шарон ещё до строительства гидроэлектрической станции на реке, я приобрёл в Германии два дизельных двигателя. Я предполагал, что они обеспечат потребителей электроэнергией до окончания строительства.
— Я тогда обратился к Джону Шакборо, — произнёс Вейцман. — А Уинстон Черчилль во внутренней записке ответил Шакборо. Он написал, что в Англии усиливается безработица и повышается бремя налогов на британских граждан. Каждый год требуется два миллиона лир стерлинг на поддержание военной силы в Эрец-Исраэль. Поэтому в Британии не будет понято, если ты купишь оборудование в Германии.
— Я помню, Хаим, в парламенте в ноябре прошлого года проходили дебаты. Вопрос этот поднял Джойнсон-Хикс. В ответе на него представитель министерства колоний сказал, что попытка заставить меня купить всё в Британии противоречит указам мандата, и особенно параграфу 18 мандатного договора. Он запрещает Эрец-Исраэль всякую исключительность в деловых отношениях с Британией. После дебатов меня пригласил Шакборо и советник министерства Джон Стивенсон. Они очень мило со мной побеседовали и удовлетворились моим сообщением, что я не собираюсь делать бизнес с Германией и всё необходимое намерен приобрести в Англии. Теперь эти политиканы опять об этом заговорили и делают вид, что об этом не знают.
— Ничего не поделаешь, Пинхас, свобода слова.
— Но не лжи, Хаим.
— Ты талантливый инженер и предприниматель, но слишком честный и порядочный человек, чтобы быть хорошим политиком.
Рутенберг взглянул на Вейцмана с симпатией и пожал ему руку. Хаим, в последнее время не всегда недовольный делами и высказываниями гостя, почувствовал теплоту к сидевшему рядом с ним большому человеку.
В Вестминстере
О дебатах в Вестминстере он мог бы прочитать в вечерних газетах. Но всю жизнь Рутенберг не позволял себе терять время, оплачивая малейший свой успех активными действиями и колоссальным физическим и моральным напряжением. В эти летние дни под ударом оказалась его судьба и будущее его предприятий. Он должен быть готов к немедленному и решительному ответу.
Он поторопился на утреннее заседание Палаты лордов. Конечно, когда он входил в Вестминстерский дворец, его узнали. Он слышал сдержанный шопот лордов за своей спиной. Да это и не удивительно: фотографии его нередко печатались в газетах, особенно в последнее время. Он вошёл в палату и поднялся на расположенные сверху ряды для гостей. Отсюда зал верхней палаты парламента был хорошо виден. Большая богато украшенная комната с доминирующим красным цветом, характерным для всех помещений, предназначенных лордам. Справа внизу позолоченный балдахин, а под ним трон. На нём восседает монарх на церемонии открытия парламента, вспомнил он. Пинхас перевёл взгляд на прямоугольную подушку перед троном и подумал, что на ней, возможно, сидит лорд-канцлер. Она, пожалуй, набита по традиции овечьей шерстью.
Зал понемногу заполнялся. Уже и лорд Бальфур вошёл и занял своё место в первом нижнем ряду. Вскоре появился Лайонел Ротшильд, сын Натана, унаследовавший после смерти отца его пэрский титул. Рутенберг позвонил ему накануне и сказал, что желает прийти на заседание. Лайонел отговаривать его не стал. А сейчас, войдя в палату, бросил взгляд наверх, увидел Пинхаса в ряду для гостей и прессы и махнул ему рукой. Наконец появился лорд-канцлер, буднично воссел на подушку с овечьей шерстью и открыл заседание.
— Лорд Ислингтон, прошу Вас, — сказал он, заглянув в лежащий на стол перед его креслом лист