мере и степени, однако, пример и образец для подражания был известен каждому и каждой: Надежда Андреевна Дурова, прославленная девица-кавалерист, автор замечательных «Записок», напечатанных А. С. Пушкиным в «Современнике». В. Г. Белинский так отозвался о литературных достоинствах автора: «Что за язык, что за слог был у кавалериста-девицы!» Не от неё ли наследовали Дуровы страстную любовь к животным? Седло своего боевого коня Алкида Надежда Андреевна Дурова считала своей колыбелью. Ординарец Кутузова и автор Пушкина – редактора «Современника», о встречах с которым она поведала в повести «Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения», – воистину судьба невероятная человека необыкновенного. Многие полагают, что она – автор одного лишь прозаического произведения. Вовсе нет: кроме названной мемуарной повести были у неё и другие произведения – повести и рассказы, но известны они ныне историкам литературы, редким специалистам. Была ли её единственным и главным призванием литература? Боюсь, что нет. Алкид казался ей дороже Пегаса, а поле боя и военные походы милее письменного стола и полётов воображения. Вот её заключительный аккорд к запискам «Кавалерист-девица» (Происшествие в России):
«Минувшее счастие!., слава!., опасности!., шум!., блеск!., жизнь, кипящая деятельностию!..» Да, всё это не литературные девизы и заклинания! Как бы то ни было, но тишина, покой, уединённость, простор воображению более подходят для литературного труда. Слава? Что ж, от неё никто не откажется, но
слава литературная и
слава боевая друг с другом уживаются непросто. Мой сын, занимаясь как критик поэзией Великой Отечественной войны, не раз приводил мне примеры: вот – прекрасный боевой путь, достойный романа, а у поэта, прошедшего этот путь, слова стёртые, образы заёмные, зато поэт с довольно скудной боевой биографией оказывается первопроходцем в поэзии!
Грустно это признать, но всё-таки В. Г. Белинский прозу Надежды Дуровой перехвалил: «Кажется, сам Пушкин отдал ей своё прозаическое перо…». Видимо, решающую роль сыграла биография, поступки, необычайная горделивость автора «Записок», и великий критик был этой биографией и личностью пленён.
Не согласен я и в оценке реалистичности дуровской прозы: до пушкинской волшебной простоты ей далеко, хотя внимание приковывает порою прежде всего описание действий. Мне кажется, что суровая и точная простота идёт у Дуровой-автора от склада жизни и быта Дуровой-кавалериста. Что же касается передачи чувств, волнений, душевных бурь, то в «Записках» своих она берёт лучшее от русских сентименталистов и худшее у романтиков. Женский сентиментализм, которая Дурова так упорно и тщательно прятала под боевым мундиром, выплёскивается в её прозе. Простительнее всего он в описании прощаний со своими верными друзьями-животными – конём Алкидом и собакой Амуром.
Я вообще к утверждению прямых наследственных влияний в передаче способностей и характера отношусь довольно скептически, но вот отношение Дуровых к своим четвероногим друзьям Надеждой Дуровой буквально завещано. Дуровы умели скрывать от зрителей на арене и в жизни свою боль, свои муки, свои страдания. Их неизменно выручали артистизм, сила духа, воля, но волю слезам они давали (и не стыдились этих слёз!), когда умирали любимые животные! Я сам был таким слезам свидетель, и сам с трудом удерживался от них.
«Ах, Алкид, Алкид! Веселие моё погребено с тобой!.. Не знаю, буду ли в силах описать трагическую смерть незабвенного товарища и юных лет моих и ратной жизни моей! Перо дрожит в руке, и слёзы затмевают зрение!» А кто ещё товарищи у Надежды Дуровой? «Я поехала одна на перекладных, взяв с собою в товарищи только саблю свою, и более ничего». Это Надежда Андреевна приезжает на побывку в родной дом, из которого бежала во взрослую мужскую боевую ратную жизнь! Она узнаёт всё и радуется, что была услышана «двумя нашими собаками Марсом и Мустафою; они кинулись ко мне с громким лаем, в ту же минуту превратившимся в радостный визг; верные добрые животные то вились вокруг ног моих, то прыгали на грудь, то от восхищения бегали во весь дух по двору и опять прибегали ко мне. Погладив и поласкав их, я взошла на лестницу…». Так возвращается домой девица-кавалерист – в мундире, который удивляет, страшит и озадачивает её домочадцев, не видевших её ТРИ С ПОЛОВИНОЙ ГОДА! Детально передав свой диалог с горничной матери Натальей, Дурова не забывает сказать, что «дала Марсу и Мустафе по кренделю и велела им идти; они в ту же минуту повиновались». А окриков Натальи, с которой ни день не расставались, не разлучались, не послушались!
Над своими «Записками» Надежда Дурова работает в пути, всюду, куда её заносит военная судьба, она свою рукопись «просматривает наскоро», «не поправляя ничего, да и куда мне поправлять и для чего; их будет читать своя семья, а для моих всё хорошо». Прямо скажем, с таким настроением вступать в литературу грешно! А Дурова и не вступала в литературу, она действительно писала свой дневник для себя и для своих, ауже потом оказалось, что и для нас всех, читателей многих уже поколений.
У Надежды Дуровой нет смелых исторических параллелей, глубоких обобщений философского и политического характера. Её слова в адрес монарха слащавы, напыщенны, её многие рассуждения на общественные темы звучат наивно. 1812 год захватил её, а 1825 год прошёл мимо неё. Сама начинавшая службу с рядовых, она не верит в высокие чувства простого солдата на поле брани, не верит, что оно может стать для него «полем чести». Она не раз на страницах своей книги поёт гимн свободе, поначалу уверяя себя и нас, что свобода – «драгоценный дар неба, неотъемлемо принадлежащий каждому человеку!» КАЖДОМУ… Потом всё отчётливее и яснее проступает у Дуровой мысль, что это прежде всего свобода женщины не быть женщиной-рабой даже во дворянстве, свобода выбирать себе мужскую судьбу, судьбу боевую, ратную. То барский ребёнок, то робкая девушка, то дерзкий кавалерист, то по-детски скучающее по отцу шестнадцатилетнее дитя, чертёнок, смертельно боящийся возвращения под родную кровлю…
Необычайно противоречива и по-своему пленительна она во всём! Вот последние страницы её «Записок», предпоследний абзац, в котором страх «бросить меч» и «осудить себя на монотонные занятия хозяйства» и «незабвенные воспоминания» о боях и походах и восхищение «дикими берегами Камы», а до этого – маленький бесхитростный рассказ о маленькой собачке по имени Амур, о любви собаки к человеку. Потеряв в доме отцовском Амура, Дурова, не боящаяся свиста пуль и ядер на ратном поле, «смертельно пугается» за своего четвероногого друга, которого в тот же день смертельно искусал громадный чужой пёс: «Истинного веселия никогда уже не было в душе моей: оно легло в могилу моего Амура…»
Потеря собаки и новый,