же представляют из себя те ж очерковые главы одной мемуарной книги. Разве что какие-то сцены, эпизоды в них рассмотренные более подробно, крупным планом. И опять же, – они все – либо о цирке, либо об историях, непосредственно связанных с цирковой жизнью и цирковыми представлениями.
Интересно подчеркнуть, что все Дуровы так или иначе были связаны с музейным делом и научной популяризацией своей художественной практики: Анатолий Леонидович ещё в 1901 году, купив в Воронеже дом, превратил его в музей редкостного профиля: в нём был и чисто художественно-живописный отдел, и отдел по истории творчества хозяина, и отдел краеведческий, и отдел, скажем так, общеисторический, и собранье разного рода курьёзов и сюрпризов для посетителей… Недаром в этот музей с таким удовольствием приезжали «Учащие и учащиеся», как любил говорить Анатолий Владимирович. Музей этот был неофициальный, общедоступный, в нём царил дух выдумки, веселья, даже озорства, и в то же время он был довольно представителен, богат и серьёзен.
В 1909 году в Москве на старой улице Божедомке Владимир Леонидович покупает особняку принца Ольденбургского и устраивает в нём свой музей и научно-исследовательскую лабораторию для изучения зоорефлексов, «Фабрикурефлексов», как значилось на вывеске. Себе и членам семьи он оставляет лишь три комнаты, но и в них он неразлучен с небольшими по размеру зверьками. Здесь он живёт до 1934 года, до того самого дня, когда он, семидесяти одного года отроду, умирает, простудившись на съёмках научного фильма. Работает всегда, везде, с радостью, с полной отдачей, самозабвенно…
Эстафету руководства Уголка принимает сперва его жена Анна Игнатьевна, потом его дочь Анна Владимировна, создательница Театра зверей, в котором с неизменным успехом шли поставленные ею спектакли «Терем-теремок», «Как звери Уголка Дурова полетели на Луну», «Как Василий-дровосек в лесу друга нашёл», «Медведь и дрессировщик», а также многочисленные концертные программы для ребят разных возрастов.
Мне бы хотелось обратить внимание читателей на следующие обстоятельства. Дуровские особняки и в Воронеже, и в Москве особенно (куплен у принца Ольденбургского, шутка сказать!) были весьма дорогостоящими и выдавали в великих артистах людей состоятельных. И здесь очень важно подчеркнуть, что заработаны средства на них были личным неутомимым и вдохновенным трудом. Возможно, что кто-то иной вложил бы капиталы в доходное предприятие, может, купил бы цирк, стал его владельцем, нашёл бы ещё какое-нибудь подобное доходное предприятие. Братья Дуровы, обустраивая своё, независимое жильё, свою недвижимость, свой, если хотите творческий и материальный мир, не забывали об общественном благе. Если какие-то доходы от билетов и экскурсий они получали, то это были в прямом смысле гроши. К тому же подавляющее большинство, выражаясь современным языком, мероприятий и у Владимира Леонидовича, и у Анатолия Леонидовича носили бесплатный характер. А вот неудобств и хлопот себе и тот, и другой своими домами-музеями прибавляли.
У артистов, да и вообще у деятелей искусства пики признания, славы и достатка и даже богатства быстро сменяются полосами неудач, бедствий и даже разорений. Гастроли по Западной Европе позволили Дурову-младшему даже дом в Париже купить и пожить там на широкую ногу, а потом… Он был вынужден наняться к ничтожному дельцу Максимюку, который остался в истории циркового искусства лишь как виновник ранней гибели выдающегося клоуна и дрессировщика. Деньги привели Анатолия Леонидовича в мариупольский цирк? Да, но не только! Творческий кризис, потеря своей аудитории, неумение, а может быть, и нежелание приспособиться к новым условиям, реакция на общественно-политическую реакцию, усугубившуюся с началом Первой мировой войны – вот далеко не полный перечень причин столь ранней и горестной кончины. Формально – от воспаления лёгких и от тифа, но это лишь последняя капля!..
Судьба Владимира Леонидовича оказалась несравнимо счастливее: он и с цирком не порывал, и сумел обрести себя в иных занятиях – музейных, научных, просветительских, чисто литературных. Запас его, скажем так, жизненной прочности оказался большим, чем у брата. К тому же – время. Говорят, что литература подразумевает обязательное долголетие. Не только литература, но и любое творчество. Жизнь так коротка, а успеть сделать надо так много!.. Были, конечно, и социально-политические причины, но вы о них прочтёте в следующих главах моего повествования. О своём деде (одновременно и отце!), наставнике, учителе, воспитателе нам с вами расскажет Юрий Владимирович Дуров.
Любимый лозунг Владимира Леонидовича Дурова историки цирка и литераторы, пишущие о Дуровых, «ЗАБАВЛЯЯ, ПОУЧАТЬ, ПОУЧАЯ, ЗАБАВЛЯТЬ!» весьма упростили и обкорнали, оставив только первую его часть: «ЗАБАВЛЯЯ, ПОУЧАТЬ», но не менее важна и вторая, собственно педагогическая, воспитательная часть афористичной формулы.
Относясь с большим уважением ко всем представителям дуровской династии, я как их летописец и как зритель (а я видел на арене выступления всех Дуровых!), всё же отдаю предпочтение самому старшему в роду основоположнику – Владимиру Леонидовичу. Когда мы говорим «дедушка Дуров» (а это сочетание знают не только миллионы ребят, но и миллионы их родителей!), эти слова могут относиться только к нему, патриарху русской клоунады и русской художественной гуманной дрессировки животных. Анатолий Владимирович, младший его брат, умер в 1916 году в возрасте 54 лет. Ну, какой он был дедушка?! Мужчина в самом расцвете сил! А дедушкой, окружённым бесчисленными зрителями, маленькими и большими, но сохранившими в душе свет детства, был именно он – Владимир Леонидович!
Талантов от природы щедрейших, он мог бы стать кем угодно! Его дочь Анна Владимировна вспоминала, что, не зная нот, он по слуху играл на рояле сложнейшие произведения Чайковского, Шопена, Баха, часто импровизировал сам. Он поставил уникальный в мировом киноискусстве фильм «И мы как люди», в котором все роли исполняли только звери, и на экране не было ни одного человека. И об этом фильме у нас разговор ещё впереди. Но всему на свете он предпочёл великое звание «шута его величества народа; короля шутов, но не шута королей».
… Обо всём этом я думал тогда, летом 1956 года на амурских берегах, не зная ещё многих и многих подробностей, обстоятельств, деталей, не обладая ещё даже минимумом собранного и освоенного материала, для того, чтобы начать писать своё повествование хотя в черновиках, хотя бы в отрывках, но – начисто, на машинке. Иначе не могу: у каждого литератора своя манера, свои привычки, свой опыт.
Но, впрочем, именно тогда я стал писать первую главу. Для того, чтобы сесть за неё, мне не хватало какого-то яркого факта, который послужил бы толчком, настроил на верную интонацию. А свободное время, между тем, у меня появилось. Все кинематографические дальневосточные дела складывались успешно, и я почувствовал, что могу начинать приступать к другой большой