И сон окутал родину мою...
Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром.
Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.
Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, когда на свете белом
Горит, горит звезда моих полей…
Это стихотворение оказалось сразу же всеобщим; это стихотворение не просится на пение; для пения у него есть специальное - “Прощальная песнь”.
Но “Звезду полей” сразу стали требовать на бис – ему даже надоело. Это стихотворение сейчас как бы поднято на щит нашим национально-патриотическим направлением. Хотя Рубцову вот такой бескрылый национализм был чужд:
Звезда полей горит, не угасая
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.
Почему “мгла заледенелая”? – В ясные ночи небо усыпано звездами, а ему понадобилось такое время, когда свет звезды пробивается сквозь мглу. Поэт, настоящий, - он всегда умнее самого себя. Рубцов наверняка не имел перед собой евангельской строки “и свет во тьме светит и тьма его не объяла” (Ин.1.5), и, тем не менее, стихотворение об этом.
“Звезда полей” – стихотворение о родине и о внутреннем положении России
Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней.
И счастлив я, когда на свете белом
Горит, горит звезда моих полей.
Горит, горит звезда моих полей – это сразу стали повторять в Москве, в Вологде, повторять стали люди, которым дорогá Россия. Это стихотворение стало национал‑патриотическим гимном, но без малейшего намёка шовинизма. В 60‑е годы, когда только отошла хрущевщина, а брежневщина уже началась, это стихотворение явилось как проблеск надежды.
У Рубцова богатейшая пейзажная лирика, и в этом отношении он, бесспорно, - ученик Тютчева. Но его постоянный пейзаж – это вологодчина, поздняя осень (не бабье лето), это всегда – нескончаемые дожди.
“Острова свои обогреваем” (“острова” – это потому, что всё остальное затопило, так то, что осталось и есть острова).
Захлебнулись поле и болота
Дождевой водою. Дождались!
Прозябанием, бедностью, дремотой
Всё объято - впадины и высь.
Ночь придёт - родимая окрестность,
Словно в омут, канет в темноту.
Темнота, забытость, неизвестность
У ворот, как стража на посту.
По воде, качаясь, по болотам
Бор скрипучий движется, как флот,
Как же мы, отставшие от флота
Коротаем осень меж болот?
…………………………………….
Не кричи так жалобно, кукушка,
Над водой, над стужею дорог!
Мать России целой – деревушка,
Может быть, вот этот уголок…
Как же мы, отставшие от флота, коротаем осень меж болот – это полная аллюзия из Блока:
И матрос, на борт не принятый,
Идёт, шатаясь, сквозь буран...
Если говорить об Авелевой тоске Рубцова, то если душа – естественная христианка, то как-то у Рубцова это очень заметно: видно, что Бога он никогда не отвергал и, тем более, не хулил; наоборот, эта постоянная “бьющаяся жилка” не давала покоя.
Виктор Астафьев ещё не умел перекрестить лба, а этот уже умел. Но дело не в том, чтобы говорить о Боге, имя Христово склонял и Лев Толстой, а вот иногда видно, что как будто бы никто о Боге и не говорит, а стихотворение говорит, что этот человек – безусловно христианин.
“Русский огонёк”.
Погружены в томительный мороз,
Вокруг меня снега оцепенели.
Оцепенели маленькие ели,
И было небо тёмное, без звёзд.
Какая глушь! Я был один живой,
Один живой в бескрайнем мёртвом поле!
Вдруг тихий свет – пригрезившийся, что ли? -
Мелькнул в пустыне, как сторожевой…
Я был совсем как снежный человек,
Входя в избу (последняя надежда!),
Я услыхал, отряхивая снег:
- Вот печь для вас и тёплая одежда… -
Потом хозяйка слушала меня,
Но в тусклом взгляде жизни было мало,
И неподвижно сидя у огня,
Она совсем, казалось, задремала…
Как много желтых снимков на Руси
В такой простой и бережной оправе!
И вдруг открылся мне и поразил
Сиротский смысл семейных фотографий:
Огнём, враждой земля полным‑полна,
И близких всех душа не позабудет…
- Скажи, родимый, будет ли война?
И я сказал – Наверное, не будет.
- Дай Бог, дай Бог. Ведь всем не угодишь,
А от раздора пользы не прибудет...
И вдруг опять – Не будет, говоришь?
- Нет, говорю, наверное, не будет.
Дай Бог, дай Бог…
И долго на меня.
Она смотрела, как глухонемая,
И головы седой не поднимая,
Опять сидела тихо у огня.
Что снилось ей? Весь этот белый свет,
Быть может, встал пред нею в то мгновенье?
Но я глухим бренчанием монет
Прервал ее старинные виденья...
- Господь с тобой! Мы денег не берем.
- Что ж, говорю, желаю Вам здоровья!
За всё добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью.
Как и для Есенина, так и для него последние стихи все полны предчувствием конца. Одно стихотворение так и начинается - Я умру в Крещенские морозы, а он был убит под Крещенье.
После того, как он умрёт, будет сказано много хороших слов. В этом отношении – это несколько похоже на Высоцкого, у которого кто‑то[279], выступая на гражданской панихиде, чётко сказал, что “мы сейчас говорим хорошие слова, может быть, как бы награждая себя за то, что не сказали их ему при жизни”.
О Рубцове было написано несколько хороших стихотворений.
Рубцов заканчивал институт уже Рубцовым, то есть, признанным поэтом. Правда, пришел на госэкзамен с тяжелого похмелья и, конечно, ничего не знал толком, что ему делать. Билет ему достался про Гоголя и, вдруг, на глазах эта пелена тяжелого похмелья стала падать и начал просыпаться человек, тем более, что Гоголя он всегда любил. После экзамена, когда Рубцов ушел, то показали стихотворения про Филю из томика “Звезда полей”.
Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду.
А перед этим:
Там в избе деревянной,
Без претензий и льгот,
Так, без газа, без ванной
Добрый Филя живет.
Это стихотворение про простого человека: Филя – пастух; даёт Господь кусок хлеба, и слава Богу; Филя занимается своим делом и любит скотину, а ест любую еду.
После окончания института жизнь не требовала постоянного присутствия Рубцова в Москве – в Москву можно было только наезжать. Москва, разумеется, выхолащивала его и утомляла. И, в конце концов, он решил остаться в Вологде: долго жил в общежитии. С помощью секретаря Вологодского обкома партии ему дали квартиру; и вот в этом “собственном углу” ему и пришлось принять смерть. До конца жизни Рубцов оставался в полной внутренней неприкаянности.
У Солженицына в “Круге первом” есть глава “Бездна зовёт назад”; вот это его неприкаянное детство, как бы “случайное” его рождение, - как бы возвращалось по кругу, и опять выходило всё на ту же неприкаянность, всё на ту же “гастрольную” жизнь - и всё, что самым лучшим русским словом называется – бездомность. Бездомность – это было самое характерное, самое правильное слово, если нужно было охарактеризовать как-то события его внешней жизни.
Рубцов был одет всегда ужасно. И однажды его на Ярославском вокзале остановила милиция, как бомжа; при нем был чемоданчик. Рубцов предъявил документ члена Союза Писателей (он в 1968 году был принят в Союз Писателей), но его заставили всё же открыть чемодан. В чемодане лежала кукла, та самая, дорогая, наряженная кукла, которую он купил в подарок дочери. (Мать и теща Рубцова научили его дочь относиться к нему правильно). Рубцов не был самоубийцей - даже потенциально.
Лекция №34 (№69).
Поэт Николай Рубцов.