Он опустил голову, что-то тяжело посоображал и опять уставился на меня в упор.
- Ничего-то вы не знаете! Я тоже ничего знать не желаю! - выпятился на лестничную площадку и с силой закрыл за собой дверь”.
Рубцов готовился встречать новый год и ждал, что из деревни Гета привезет ему дочь Лену. Но, видимо, до Геты дошли слухи, что он женится и дочь ему не привезли, поэтому он встречал новый год на пару с приятелем. (Астафьевы жили в соседнем доме).
Пришёл этот новый 1971 год, а 19 числа его уже не стало. Людмила Дербина получила всего восемь лет – по-тогдашнему, это было мало, то есть, были учтены все обстоятельства, которые могли бы служить для смягчения.
Была пьяная драка, свидетелей не было; и по тому, как она показывала спустя два месяца после похорон, дело легко можно было подвести к самообороне при защите (до революции суд присяжных вообще бы мог ее оправдать). А так как у нее не было судимостей, то могли дать и два года условно; то есть, восемь лет – это еще много.
Когда обследовали труп Рубцова, то оказалось, что он был не только задушен, но она ещё порывалась оторвать у него одно ухо. Словом, наутро Людмила заявила куда следует и была арестована.
Через девять лет скончается Высоцкий и на его гражданской панихиде Михаил Ульянов скажет, что мы сейчас говорим всякие хорошие слова, как будто пытаясь вознаградить самих себя за то, что не сказали их ему при жизни; и это вполне относится и к Рубцову.
Конечно, на гражданской панихиде как всегда, говорили хорошие слова, а потом разобрали венки, подняли гроб и понесли. Рубцов не удостоился “тихого креста”:
До конца, до тихого креста,
Пусть душа останется чиста.
Не удостоился; не удостоился лежать и “над вечном покое”:
Когда ж наступит близость похорон,
Приду туда, где белые ромашки,
Где каждый смертный свято погребён,
В такой же белой горестной рубашке.
Вместо этого Рубцова похоронили на Вологодском городском кладбище, не поставив крест, а поставив стандартный памятник с цветочницей и со стеллой. На этой стелле, в отличие от Пастернака, даже не нацарапан крест, а только сделан профиль и слова из его стихов: - “Россия, Русь, храни себя, храни”.
Впоследствии Рубцову посвящают стихи, в том числе даже и такие авторы, чьи имена явно уходят из нашей литературы; а эти стихи – не уходят..
Анатолий Передреев.
Края лесов полны осенним светом,
И нет у них ни края, ни конца. -
Леса. Леса. Но на кладбище этом
Ни одного не видно деревца!
Простора первозданного избыток,
Куда ни глянь – раздольные места,
Но не шагнуть меж этих пирамидок,
Такая здесь - до боли! - теснота.
У Пушкина похожее место: Как гости жадные за нищенским столом; но там хоть Петербург, где, действительно, каждая пядь отвоевана у воды, а в случае наводнения кладбища размываются; но здесь, в Вологде, где вокруг просторы, а кладбище такое же тесное.
Тяжелыми венками из железа
Увенчаны могилки навсегда,
Чтоб не носить сюда цветов из леса
И, может, вовсе не ходить сюда...
Одно надгробье с обликом поэта
И рвущейся из мрамора строкой
Еще живым дыханием согрето
И бережною прибрано рукой.
Лишь здесь порой,
Как на последней тризне,
По стопке выпьют… Выпьют по другой...
Быть может, потому, что он при жизни
О мёртвых думал, как никто другой!
И разойдутся тихо, сожалея,
Что не пожать уже его руки…
И загремят им вслед своим железом,
Зашевелятся мёртвые венки…
Какая-то цистерна или бочка
Ржавеет здесь, забвению сродни…
Осенний ветер… Опадает строчка;
“Россия, Русь, храни себя, храни...”
Не будем обольщаться, так как церковное Предание говорит – люто есть пьяну умрети; а здесь это так.
Проходят 1971, 1972, 1973 годы; стихи его памяти еще по живым следам прибавляются и скапливаются.
Конечно, Людмила Дербина не досидела и тех восьми лет. Благодаря кое‑каким звонкам она попала в КВЧ (культурно-воспитательная часть); там писала стишки в лагерную газету и через пять лет ее выпустили (ссылок в это время не полагалось). В Вологде она оставаться не могла и только в конце 80‑х один журнал (“Встреча”) напечатал какие-то ее строчки с апологиями, где она пыталась объяснить свой поступок нашедшим на нее аффектом.
Но даже тогда, в 1975 году, когда она вышла и уехала из Вологды, для литературы её имя было кончено; и во всех воспоминаниях её обходят: её упоминают, но имя не называют.
Последние стихи памяти Рубцова: они женские, но ни в коем случае не бабьи.
“Георгины”. Элида Дубровина[282].
Это ветер шумит, это осень пришла,
Опахнуло печалью равнины,
И опять без надежды, любви и тепла
Замерзают в садах георгины.
Георгины-цветы… Не любила я их!
Что ж брожу по увядшему саду
И гляжу, как горят, словно в строчках твоих,
И летят лепестки за ограду?
У замшелой скамьи, где тропинка узка,
Я стою в час осенней кручины,
И, как странная весть, ранит сердце строка;
“Замерзают мои георгины…”
Ах, какая тоска! Словно жизнь пронеслась,
Словно жизнь отшумела - не лето!
Георгины-цветы… Непонятная связь
С несогретой судьбою поэта.
Нет, не думала я - никогда, никогда,
Что под небом, сиротски пустынным,
Никогда им доцвесть не дают холода,
Никогда - лишь одним георгинам.
И за то навсегда полюбила я их
В час печали, в ненастные ночи,
Что вовек на Руси любит смерть молодых
Целовать в непокорные очи...
Не одна я любила дремучесть лесов,
Облака и родимое поле!
Георгины-цветы… Алый жар лепестков!
Это жизнь горяча так - до боли.
Виктор Коротаев (1972 год).
Милый друг мой, прощаясь навеки,
В нашей горькой и смертной судьбе,[283]
Всею силой, что есть в человеке,
Я желаю покоя тебе.
Оставаясь покамест на свете,
Я желаю у этих могил
Чистых снов, тишины и бессмертья.
И любви – ты ее заслужил.
Под “бессмертием” понимается, конечно, литературное бессмертие; бессмертие человеческой памяти. Тогда, тридцать лет назад, им было очень далеко даже до искания Бога, даже до вопля отца бесноватого отрока: верую, Господи, помоги моему неверию (Мк.9,24).
То, что тут пишет Виктор Коротаев – это всё с оглядкой на Лермонтова; это чистая литературная реминисценция:
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дышал - вздымалась тихо грудь.
Чтоб всю ночь, весь день, мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея,
Тёмный дуб склонялся и шумел.
Иоанн Шаховской впоследствии подчеркнет, что “с чего начинается дьявольская работа над душами людей? – как раз с изгнания мысли о праведном воздаянии”. Именно с нее и нужно начинать – это и есть начало страха Божия.
В 1993 году в Пасхальные дни, правящим архиереем Вологодским Максимилианом (Лазаренко), бывшим насельником Лавры, была отслужена панихида по Рубцову. И доныне на Николу летнего, на Николу зимнего и на Крещение совершается панихидная служба по убиенном рабе Божьем Николае (к счастью, о нём можно молиться).
Ничего случайного нет в нашей жизни. Непонятная для нас милость Божия потихоньку вселяет в наши души хоть какое-то упование: пусть он не мог пройти мытарства, но положение его облегчить можно.
Есть великое свидетельство, данное Церкви в XX-м веке Самим Господом Иисусом Христом: Я помилую всякого, кто хотя бы один раз в жизни призвал Бога.
Лекция №35 (№70).
1. Эпоха “позднего Брежнева”. Что такое застойный период? Менталитет “подсоветского” общества: “подполье”.
2. Тот, кого “не ждали” – Варлаам Шаламов. Публикации 70-х.
3. Национальное пробуждение. Пафос “малой родины”. Новое почвенничество XX-го века: Фёдор Абрамов, В. Распутин, Виктор Астафьев, Борис Можаев, Василий Белов.
Виктория Токарева, осмысливая недавнее прошлое (“Первая попытка”) пишет, что напуганный пражской весной 1968 года, Брежнев хотел одного, чтобы ничего не менялось. Это не совсем так – дело не в пражской весне; точнее можно сказать, что Брежнев (он не был дураком) понимал, что изменить ничего нельзя, можно только что-то пытаться заморозить.