на поправку.
Даже парень наш это почувствовал. Не раз и не два по вечерам Татьяна ворчала, что он определенно в меня пошел — вертится целый день, как ненормальный, не давая ей сосредоточиться на работе. Я расцвел — удалось все-таки передать ему мое умение обращаться с его матерью! Когда она в своем соку варилась, вел себя тихонько, чтобы не раздражать ее лишний раз — а когда она к жизни вернулась, даже на расстоянии мой восторг учуял и тут же, не тратя время на раздумья, принялся разделять его.
И ничего он к ней не пристает, требуя внимания! И нечего намекать, от кого он эту привычку перенял! Стоит, понимаешь, дважды поинтересоваться, как у нее дела, как все — банным листом обзовет. Неужели непонятно, что он просто радуется? Воссоединению семьи. Вот ей было бы приятно, если бы с ней мать перестала разговаривать? Нет, лучше не спрашивать.
К Татьяниным родителям мы тоже съездили — в ближайшие после судьбоносных событий выходные. Но только на обед, как и прежде. Татьяна, конечно, выслушала все, что думает Людмила Викторовна по поводу ее полу-возвращения на работу, но Сергей Иванович поглядывал на дочь с каким-то новым выражением. Тоже, наверно, заметил, как она изменилась с нашего прошлого визита. А может, не мог не оценить, что к ней — с просьбой выручить всю фирму — лично директор обратился.
На меня он тоже поглядывал — с неохотным, но уважением. И на мой телефон — с нервным, но одобрением. И на часы в конце обеда — с добродушным, но нетерпением. И вопрос нашего к ним переезда больше не поднимался. Даже только на выходные. Одним словом, расстались мы не менее душевно, чем встретились.
Странные они, эти люди — постоянно твердят о роскоши общения, и тут же норовят довести его до таких объемов, что оно им поперек горла становится.
Кстати, плодотворная занятость Татьяны и наше с ней общение сделала более насыщенным и глубоким. Каждый вечер она с гордостью докладывала мне о достигнутых результатах — во всех подробностях, так, что времени не оставалось на придирчивые расспросы, почему я опять задержался. Я тоже решил не ущемлять ее самолюбие рассказами о своей еще одной работе. Так и удавалось мне каждый день, не вызывая никаких подозрений, подвезти по дороге одного-двух пассажиров — в результате чего мой психологический опыт рос, как на дрожжах, а к заветной коробочке в углу кухонного шкафа добавилась вторая, чуть побольше.
Света тоже сразу после разговора с Татьяной успокоилась. Что, впрочем, неудивительно, учитывая, кто тот разговор режиссировал. Да и поиски новой работы чем дальше, тем большее ее занимали — кстати, пока совершенно безрезультатные. Что еще менее удивительно — после слов Татьяны о том, что за наведение порядка в ее издательстве Марина взялась, пыл у Светы наверняка слегка угас.
Я намекнул было Татьяне, что не стоит человека здоровой мотивации к переменам в жизни лишать — она нежно улыбнулась и предложила мне бросить через месяц работу и сидеть дома с нашим парнем. Вот же привычка карты передергивать — можно подумать я советовал Свете назад в домохозяйки возвращаться! Будет еще раз шантажировать — расскажу обо всех своих работах и попрошу провести экономическую оценку того, кому разумнее с ребенком оставаться.
О Марине Татьяна меня тоже больше не расспрашивала — я ей сам все рассказывал. На всякий случай, чтобы они напрямую не замкнулись. Не то, чтобы я проходу Марине не давал, но дважды в неделю, после обычной рабочей встречи в ее турагенстве, я заглядывал к ней и спрашивал, как идут дела. И частенько заставал у нее этого замаскированного гения юриспруденции. Который с большим интересом изучал противоположную стену, пока она — в двух словах — вводила меня в курс развития событий.
А развивалось дело с ее рукописью точь-в-точь по их уже отработанному сценарию. Никаких официальных документов, подтверждающих задержки, никто ей, конечно, не давал (я бы и сам мог ей это спрогнозировать, если бы спросила!), но она с самого начала перезнакомилась со всеми сотрудниками, и при первом же упоминании о подхватившем грипп корректоре, тут же, в кабинете главного редактора, методично внесла в свои записи строку с его фамилией и сроками больничного. И я так понял, что подобных записей у нее уже накопилось достаточно — вот и Максим этот, наверно, всякий раз о результатах своих проверок ей докладывал.
Один только Тоша слегка беспокоил меня все это время. Нервный он какой-то сделался! Видеться у нас с ним уже не получалось (даже изредка, не говоря уже про каждый день!), но я ему позванивал… и всякий раз отшатывался от трубки, из которой на меня неслось яростное шипение. В офисе — «Не мешай работать!», вечером — «У меня ребенок на руках!», поздно вечером — «Ты сейчас всех разбудишь к чертовой матери!», на выходные — «Ты дашь нам погулять спокойно или нет?».
Я решил было, что его девчонкин наблюдатель все еще до бешенства доводит, но оказалось, что тот ему больше на глаза не попадался. На работе у него тоже все в порядке было — это я у Татьяны осторожно выяснил. И присутствие темной Ларисы его уже больше беспокоить не могло…
Меня начали мучить угрызения совести. Вот как-то выпал из поля моего внимания все еще молодой коллега — а ему явно моя помощь требуется. Дважды. Как профессиональная, так и психологическая.
С психологической помощью не вышло. Когда я однажды предложил подвезти его домой, чтобы дать ему высказать все, что на душе накопилось (ради основных обязанностей на экстра дополнительной работе можно и отгул взять!), он почему-то послал меня к туристам. Можно подумать, я у них хоть одну встречу прогулял! Я напомнил ему, что в списке моих приоритетов содействие коллеге стоит выше любых земных забот — он отрезал, что советы нужно давать, когда за ними обращаются.
Вот недаром я всеми внутренностями чувствовал, что его тесное общение с Мари… с отдельными людьми до добра не доведет! Научился, понимаешь ли! Перенял эстафету в протянутую руку помощи семечки сыпать — лузгай, мол, в свое удовольствие, только отвяжись! А у него, видишь ли, своих дел по горло!
Я вдруг замер, как вкопанный. Фигурально выражаясь — в процессе излияния благородного негодования. А ведь дело в том, пожалуй, что у него не по горло этих самых дел, а всего лишь по щиколотку — оттого и злится, как Татьяна совсем недавно. Или