Читать интересную книгу Непрямое говорение - Людмила Гоготишвили

Перечислим основные обсуждаемые в литературе модальности языка: описание, объяснение, дискурсивность, [361] наррация, изображение. Присовокупим к списку также нейтральную модальность (в параллель к нейтральному сознанию феноменологии). Это, конечно, неполный список: обсуждаются и другие модальности, но остаются проблематичными сами критерии их выделения, так что список принципиально открыт. Прежде всего – не до конца ясен, что уже обсуждалось (см. раздел 2.5), вопрос о соотношении модальности и тональности: о точках их совпадения, расхождения, их раздельного и/или совместного функционирования. Не до конца ясен, как тоже уже частично говорилось, и вопрос о соотношении модальности и референции: не исключено, например, что прямую референцию также следует понимать как разновидность языковой модальности (в таком случае референцию надо будет толковать как одну из возможных, но не обязательных целей говорящего – см. ниже). Не до конца ясен, наконец, вопрос (и тоже частично из-за проблемы референции) о соотношении в языке модальности и интенциональности. [362]

И перечисленного набора сложных соотносимых с модальностью тем достаточно, чтобы понять, почему в том, как классическая идея наличия такого типа языковых явлений, как модальность (восходящая к Платону и Аристотелю, к мимесису и повествованию), трактуется сегодня, имеются непреодоленные концептуальные затруднения. Они еще более заостряются той не исключаемой возможностью, что все перечисленные и аналогичные им языковые модальности следует охватить каким-либо общим понятием – с тем, чтобы каждая из них мыслилась как наслаивающаяся на единую модальную праоснову, общую для всех языковых высказываний как таковых (формальный аналог гуссерлевой прадоксы и прамодальной ноэсы – см. раздел 2.4). Эта идея предполагает, что при переходе смысла или предмета в язык с ними со всеми у самого входа в языковое пространство всегда происходит нечто общеединое, отражающее сам факт этого перехода в новую субстанцию (и только в дальнейшем их пути по этому языковому пространству могут разойтись, и весьма существенно).

Эту гипотетическую праоснову можно было бы понимать по-разному (т. е. – не ясно, как понимать). Если гипотетически говорить за Гуссерля, то языковая прамодальность, по-видимому, должна была бы пониматься им не в направлении к референции или коммуникации, а в направлении к «выражению». Во всяком случае, это так относительно гуссерлевой логической сферы внекоммуникативных актов выражения: праязыковой модальностью здесь признается выражающая модальность (выражение «редвыразительного ноэматического состава), все смысловые предметности, соединяемые с языком, преобразовываются здесь прежде всего в выражаемые смысловые предметности и уж затем получают другие частные дистинкции.

Известна и понятна версия выдвижения в качестве языковой модальной праосновы референции, но известно также и то контрпонимание, согласно которому предметность всегда имеет в речи в качестве фундирующего основания модус «коммуницируемой» (в самом широком понимании). В обеих версиях считается при этом, что на так или иначе понятую праоснову далее уже могут наслаиваться собственно полнокровные модальности: референцируемая/ коммуницируемая предметность может подаваться в модальности описания, объяснения, изображения и т. д. Объяснение и описание становятся при таком понимании частными разновидностями референции или коммуникации. С другой стороны, под воздействием, как кажется, той же тенденции к поиску праязыковой модальности высказывается (в частности, П. Рикером [363] ) и версия о внутренней глубинной связанности референции и коммуникации, об их фундаментальном единстве. Эта же концептуальная потребность в общеязыковом прамодусе словесной предметности оказалась, по-видимому, стимулом для принятия в некоторых концепциях в качестве базовой языковой функции или праструктуры нарратива: коммуникативное сообщение, право которого претендовать (не значит – добиться искомого) на статус модальной праосновы языка вряд ли можно оспаривать, и наррация – действительно, близкие понятия. Придание же нарративу такого праосновного характера стало причиной провозглашаемого «нарративистского поворота». [364] Понятно, что поднимаемая в статусе наррация может пониматься и как замещающая собой или вмещающая в себя доминирующую в других теориях референцию, поскольку в свое время как раз сообщаемость (коммуникация = рассказ) конкурировала с референцией за этот верховный трон, а в некоторых направлениях и победила. Ситуация вообще во многом осложнена именно тем, что борющиеся за статус модальной праосновы языка понятия имеют общие семантические компоненты в своих значениях. Так, нарратив (от gnarus – знающий, осведомленный в чем-либо) означает «повествование» – «кто-то рассказывает кому-то, что что-то произошло» (рикеровское определение «фразы»), но эта же формула может быть применена, хотя, возможно, и с ограничением последнего компонента (что-то произошло), и к коммуникации, и к референции, и к выражению.

Так что дело не в терминологических разногласиях, а в реальных концептуальных трудностях, связанных с недостаточной проработанностью темы. В такой ситуации представляется более целесообразным оставить вопрос о пра-основе (пока) открытым и рассматривать все обсуждаемые модальности в равностатусном сравнении. За наррацией в этом случае будет зарезервирован, как это предлагает Ж. Женетт, статус одной из разновидностей модальностей, [365] наслаивающихся на праоснову и переплетающихся между собой. В пользу частного (не праосновного) характера наррации говорит и то, что в теории нарративной конструкции выявлено много таких особенностей ее языковой организации, которые не обязательно относятся ко всем другим модальностям языка или, во всяком случае, универсальность которых еще надо проверять и проверять. Особо, конечно, это относится к со– и противопоставлению наррации и описания (а с ним и изображения), о различном генезисе, функциях, совместном существовании и взаимном поочередном доминировании которых много и ранее говорилось (в частности, О. Фрейденберг), и говорится в последнее время. [366]

§ 77. Проблема соотношения референции и модальности. Те же сомнения можно отнести и к референции: и ее статус в рамках разговора о модальностях тоже, как представляется, целесообразней перевести с позиции доминирующей праосновы на уровень одной из многих разновидностей модальностей. Референтная модальность формирует модус «действительного бытия» внелингвистической предметности, которая непосредственно и адекватно указывается словом в целях точного соотнесения речи именно с нею без того, чтобы добавлять к этому точному указанию и к самому «бытию» какие-либо дополнительные смысловые наслоения – сообщать, повествовать, изображать. Не во всяких языковых модальностях есть референция в этом смысле, а если референцию понимать не в этом смысле, то, тем самым, можно войти в стратегически ошибочный концептуальный клинч с аналитикой, где референция – не только ключевая, с чем легко можно вступать в спор, но действительно разработанная во многих аспектах проблема (а не лишь периферийно привлекаемое в качестве лакмусовой бумажки понятие с неясным статусом), и где в качестве референции понимается в том числе – если не как ее «истинное лицо» – прямая непосредственная остенсия (слово в сопровождении указательного жеста).

Процесс разложения в аналитике компактно определенного понятия референции как указания на определенный экстерналистский «объект» внеположной сознанию действительности (или – с обратной стороны того же – незавершенность процесса по сбиранию этого понятия в компактно определенное одно), имеющий в ряде случаев своим последствием и сугубо интерналистское понимание предметов речи, идет давно. [367] Несмотря на фундаментальность разделяющей противоположные лагеря границы, этот спор редко приводит в аналитически ориентированных концепциях к отказу от понимания референции в качестве доминирующей общеязыковой подосновы. Последнее обстоятельство отмечалось многими: так, Поль де Ман говорил, вслед за французскими теоретиками, о «некритическом использовании авторитета референции», понятой как референция к «внешнему» миру, «находящемуся за пределами языка», о референции, упорно «отстаивающей свои права», «скрываясь под разнообразными масками, от неприкрытой идеологии до самых утонченных форм эстетического и этического суждения»; о «подрыве мифа о семантическом соответствии знака и референта» . [368] Чаще всего предпочитается не редукция значимости референции или ввод новых понятий, а усложнение самого этого понятия – его дифференцирование, расслоение, удвоение, расщепление, оснащение новыми функциями и т. д. (например, в теориях расщепленной, двойной, возвратной, прямой, непрямой и т. д. референции).