Читать интересную книгу Непрямое говорение - Людмила Гоготишвили

§ 70. Нечто гипотетически общее. Если подытоживать, то понятие языковых ФВ и их смен формируется здесь в условном операциональном отвлечении от изменений в точке исхождения акта (не только тетических, но в том числе и от упоминавшихся выше смен фокализации, точек зрения, голоса и т. д.) – с тем, чтобы изолированно зафиксировать само это явление и связанный с ним процесс смены в их несимметричности (неизоморфности и, возможно, относительной автономии) с протеканием актов сознания. Если при протекании актов сознания аттенциональные сдвиги могут производиться «спонтанно», повторяться, «отвлекаться», роиться (в том состоянии, которое Гуссерль называл «копошением актов»), если процесс «примерки» значений в актах логического выражения не направленного вовне сознания не линеен – в том смысле, что прошедший акт с его аттенциональной направленностью не обязательно войдет в принимаемое и тем более развертываемое обозначение («неудачное» значение и просто неудачный аттенциональный сдвиг объекта «отбрасываются» без последствий для конституируемого ноэматического смысла и соответственно ему строящегося выражения), то для уже оформленного, выраженного языкового высказывания фиксация фокусов внимания и их смен превращается в процесс, не имеющий случайных и отбрасываемых фаз, целенаправленно в своем протекании организованный и организующий само высказывание и индуцируемые им акты в воспринимающем сознании. Формально топос языковых фокусов внимания и их смен можно обозначить как находящийся на переходе от в языковом отношении неорганизованного, невыстроенного потока актов сознания, включающего разнообразные как неязыковые, так и языковые акты, – к собственно языковым и «построенным» актам: как на переходе ко внекоммуникативным актам логического выражения (в их гуссерлевом понимании), если они при этом выстроены в длящуюся последовательность, а не являются только ноэматическими предложениями без языкового развертывания, так и на переходе к актам говорения и понимания коммуникативно организованной речи.

Вместе с тем, между логическими актами выражения и коммуникативными актами здесь можно увидеть различие. В сфере логических актов выражения, переступивших изолированность и разрозненность разных ноэматических предложений и выстроивших последовательную цепь экспликаций и предикаций, аттенциональные акты трансформируются в субъект-предикатные структуры, где в фокусе внимания – как то, о чем выражение – стоит субъект. Наполняющие же коммуникативную речь, наряду с фиксацией ФВ на субъекте, другие многообразные разновидности фиксации ФВ – это либо трансформация этих логических актов выражения (как часто толкуются все собственно языковые процессы), либо – как полагается здесь – выход языка напрямую к нелогическим актам сознания вплоть до освобождения от субъект-предикатной «манеры» логических актов фиксировать внимание. Если там в центре внимания – субъект, то здесь в фокус может помещаться любая часть высказывания (а в пределе даже то, что вообще не является частью высказывания, не семантизовано в нем). Так, в мандельштамовском «В Петербурге мы сойдемся снова» не логический субъект – «мы» в фокусе, а дополнение – «в Петербурге», которое вследствие этого функционально трансформируется фактически в дополнительный предикат к «пропозиции»: Мы встретимся вновь – в Петербурге. Этой идущей вторым темпом предикативной функцией автономно-языковые разновидности ФВ обнажают свою связь с подключенным моментом извещения (коммуникации), так что в смысловом поле живой коммуникативной речи субъект и предикат растворяют свою логическую статуарность и либо проявляют рвение к соревнованию на равных за помещение в ФВ, либо вообще уступают это место другим элементам, либо, наконец, выходят из игры (например, в безличных предложениях). Получается, что многочисленные разновидности языковых смен ФВ – не дублирование логических актов выражения и их манеры акцентировать внимание, а инсценированная «реимпульсация» полного наполнения объемлющего их смыслового потока, т. е. связывание высказывания и с актами выражения, и с другими окружающими их актами сознания, не получающими ни логического означивания, ни вообще семантического облачения. Именно наличие ФВ и ритм их смен – вследствие своей генетической связанности с аттенциональными сдвигами в актах сознания – «включают» и поддерживают течение индуцируемых актов: ведь для последних, как актов сознания, наличие и смена аттенциональных и интенциональных фокусов – это естественная и неотмысливаемая форма существования.

Принципиальный момент состоит здесь в том, что «секуляризованные» фокусы внимания могут акцентировать и то, что не прошло сквозь горнило логических актов выражения. Тем самым фокусы внимания приоткрывают выстраиваемую актами субъект-предикатного означивания логическую плотину («заслонку») между неязыковыми актами сознания с их смыслами и – коммуникативными высказываниями. Сквозь этот зазор неязыковые смыслы могут прорываться, формуясь об его границы и становясь «непрямыми» смыслами высказывания.

§ 71. Временные сдвиги ФВ – перестановки, разрывы, сращения. Относительно временных сдвигов ФВ общий тезис тот же: течение языкового времени не совпадает с течением феноменологического времени, не изоморфно ему. Языковое время не «передает», а инсценирует феноменологическое: оно может его сокращать, удлинять, менять направление его течения, менять последовательность протекания его фрагментов, соединять прошлое с будущим, минуя сцепляющий актуально-настоящий акт и т. д. Последовательность актов говорения никогда не изоморфна последовательности выражаемого и инсценируемого потока актов сознания, соответственно и последовательность аттенциональных смещений никогда не изоморфна сменам ФВ.

Тезис очевидный, тем не менее коснемся его чуть подробней, так как нам важно посмотреть на смысловые последствия таких временных сдвигов.

Одна из разновидностей временных сдвигов – перестановка ФВ относительно его аттенционального места в выражаемом потоке актов сознания. Возможны, например, такие сложно выстроенные конструкции, в которых перестановка произведена, но семантического облачения фокусируемое не получает. Так, в бунинской «Сказке о Козе» в начало – в первую строку – вынесен акт, содержащий несемантизованную ноэсу страха, который в естественно текущем феноменологическом времени мыслим как возникающий «после» совокупного смысла второй-четвертой строк, или, как минимум, после второй строки: Это волчьи глаза или звезды – в стволах на краю перелеска? /Полночь, поздняя осень, мороз. /Голый дуб надо мной весь трепещет от звездного блеска, /Под ногою сухое хрустит серебро… Что дает эта перестановка? Она тонально – а значит, и смысловым образом – значима, т. е. несет не семантизированную ноэтическую составляющую смысла. Посредством перестановки смысл языкового акта, поставленного первым, помещается в доминирующий фокус внимания всего высказывания, в его аттенциональное ядро, одновременно окрашивая тем самым последующее течение стихотворения тональностью, содержащейся в смысле этой ноэсы страха. Если давать название этому приему перестановки, то здесь произведена инверсия аттенционального фокуса и фона (временная перестановка перерастает здесь в пространственную инверсию «ноэтической ситуации): с точки зрения последовательности аттенционального луча в феноменологическом времени, ноэса страха возникает „позже“ внимания к обстоятельствам ноэтической ситуации и их семантической экспликации, она – их естественное результирующее аттенциональное и модальное острие; в стихотворении все это инсценируется обратным образом: сначала дается аттенциональное и модальное острие, затем – вызвавший его фон. [357] Это окрашивает дальнейшее описание обстоятельств тем смыслом, которого в них самих непосредственно семантически нет. Если мысленно представить, что порядок строк изменен и что первая строка дана последней, то в таком случае первые три строки не будут иметь тональности страха: они могут окрашиваться по мере течения восприятия в любые ноэтические оттенки, в том числе, возможно, в противоположные ноэсе страха, например, в тональные оттенки ноэсы восхищения (звездный блеск, сухое серебро) – наподобие «Мороз и солнце. День чудесный…». Когда у Бунина мы сразу после первой строки читаем «полночь», мы уже понимаем, что это «страшная», а не прекрасная своим звездным блеском ночь. И это понимание – не субъективный, а «объективный» (типологически инсценированный в соответствии с ноэтическими закономерностями) компонент смысла стихотворения. Возможны в речи и другие варианты временных перестановок: и упреждение (страха «еще» нет, но он подготавливается), и задержка (страх «уже» есть, но он будет эксплицирован или инсценирован позже).