Читать интересную книгу Непрямое говорение - Людмила Гоготишвили

§ 75. ФВ, кругозор и окружение. По мере экспликации концепта фокусирования внимания становилось понятно, что он несет все же в себе ощутимую двойственность трудноописываемого характера. В самом деле: и при условном абстрагировании от проблем, связанных с фокализатором и голосом, о которых говорилось выше, остается не до конца ясным вопрос – «откуда» фокусируется внимание. В общем приближении: изнутри выражаемого в высказывании или извне? Или – попеременно извне и изнутри?

Эта тема похожа на нарратологическую проблему вне диететического и внутридиегетического повествователя, но имеет иное решение. Нарратор, по принятому пониманию, может быть как внутри повествуемого мира, так и вне его, фокусирование же внимания всегда осуществляется извне. Даже при цитировании или ведении повествования не от авторского голоса выбор ФВ и их смены – в компетенции вне диететического источника смысла (чистого автора как чистого актора – см. раздел 4.1), который в своих целях меняет конфигурацию (инсценирует) естественных для чужой речи и чужого повествования смен ФВ (в цитируемом чужом высказывании в фокусе внимания может быть одно, в цитирующем же высказывании в фокус внимания часто помещается другое, чем создается в том числе и эффект непрямого смысла). Дело здесь в неотмысливаемости наличия общего источника смысла каждого, включая «многоголосые», высказывания и в трудноуловимом интимном моменте соприкосновения смысла с семантикой языка. В ФВ могут помещаться как ноэмы, так и ноэсы инсценируемого потока актов сознания, но осуществляет это всегда ноэса, идущая от чистого автора, пусть и получающая при этом в высказывании не семантическое, а исключительно импрессивное (тональное) проявление.

Возможно, как известно, двоякое сочетание ноэм с ноэсами: изнутри ноэсы ноэматический состав представляет ее кругозор, взгляд же на ноэсу извне может трансформировать ее в элемент окружения ее же собственной ноэмы. В первом случае ноэса сама является источником семантизации ноэм, во втором случае ноэса подвергается тем же самым сознанием рассмотрению со стороны (со стороны другой ноэсы – другого акта, например, рефлексии) и переводится тем самым в статус семантизованной ноэмы, сама получая возможность помещаться в позицию ФВ. В таких трансформациях изначально свойственный трансформированной ноэсе ноэматический кругозор и может теперь стать для нее – в семантизованной части высказывания, куда она сама вошла, будучи трансформирована в ноэму, – ее окружением, по составу которого сознание может новыми «лучами» других актов сменять ФВ. Закономерность здесь, видимо, та, что фокусирующая внимание ноэса (инстанция) никогда сама в этот момент не семантизована; это и значит, что она внедиегетической природы. Мы коснулись здесь проблемы соотношения кругозора и окружения («точки, из которой…» и «точки, на которую…») в связи с обсуждаемой в данной главе темой о фокусах внимания и их сменах – с тем, чтобы описать случай, когда фокусирующая инстанция («точка, из которой…») сама может трансформироваться в «фокусируемое» (в «точку, на которую…»). Но в своей полной значимости и, соответственно, концептуальном «адресе» эта проблематика относится уже к «интерсубъективно-эгологической» зоне (рассматриваемой в Главе 4), поскольку в ней ведущую роль играет не то, что помещается в фокус внимания, а та точка, из которой производится фокусирование внимания.

3.2. Языковая модальность

§ 76. Языковые модальности и связанные с ними концептуальные затруднения. Выше мы говорили о модальной компоненте сознания, ее неотмысливаемости; частично затрагивались и вопросы о языковых модификатах модальности сознания (об опоре языка на прамодальную ноэсу, о неотмысливаемости модальности в языке, о специфике выражения в языковой модальности актов нейтрального сознания и др. – см. разделы 2.3, 2.4). В связи с этими темами выше была поставлена проблема о возможной концептуальной связанности или, как минимум, функциональной схожести модальности с тональностью сознания и высказывания (к этой проблеме мы еще специально вернемся ниже).

Спорадически применялись выше и понятия нарративной, изобразительной и других языковых модальностей, однако вопрос о языковых модальностях как таковых еще специально не ставился. Главная трудность здесь, конечно, в том, что хотя, с одной стороны, очевидно, что феноменологические модальности чистого сознания (вопросительность, сомнение, долженствование, негация и т. д.) имеют свои модификаты в языке (в категории наклонения, в вычленении разных – вопросительных, восклицательных и др. – типов предложений, различных речевых актов и т. д.), с другой стороны, не понятно, все ли из того, что вносится в область языковых модальностей, имеет аналоги в актах «чистого» сознания. Ведь фактически именно модальность выдвинулась в последнее время в эпицентр философии языка: говорится, например, о «нарратологическом повороте», а нарративность – это, по одному из ее влиятельных определений, модальность. [360] Имеются ли в «чистых» актах сознания аналоги «нарративной» и других этого ряда модальностей (см. ниже) – вопрос с двойным дном: если, к чему естественно склоняется ответ, не имеются, тогда может предполагаться, что тем самым ставится под сомнение автономное существование неязыковых актов и смыслов и что тезис о тесном сближении, почти слиянии сознания с языком получает дополнительное подкрепление. С предлагаемой точки зрения, такое понимание ситуации возможно, но не обязательно. Попробуем подойти к этому выводу последовательно.

Что значит для высказывания быть в той или иной модальности? Поскольку разговор у нас ведется в феноменологическом пространстве, под модальностью здесь понимается та характеристика актов говорения, с которой коррелирует модус бытия предмета речи (аналогично тому, как коррелируют между собой модальности ноэс как актов сознания и модусы бытия соответствующих ноэм). Вектор корреляции в языковых актах следует, по-видимому, тоже понимать как в феноменологии сознания, т. е. как идущий от акта к предмету. Это значит, что как предположительной модальности акта сознания соответствует предположительный модус бытия ноэмы этого акта, так языковому акту в описательной модальности соответствует не смысловая предметность как таковая, а смысловая предметность (или референт) в модусе «бытия описываемой». «Одна и та же» предметность частично изменяет, согласно такому пониманию, в разных языковых модальностях свое смысловое наполнение: предметность в модусе «бытия описываемой» отлична от той же самой предметности, если ее «взять» в модальности повествования, в модальности изображения и т. д. В перспективе идея языковой модальности «восстает» здесь против идеи изоморфной референции.

Перечислим основные обсуждаемые в литературе модальности языка: описание, объяснение, дискурсивность, [361] наррация, изображение. Присовокупим к списку также нейтральную модальность (в параллель к нейтральному сознанию феноменологии). Это, конечно, неполный список: обсуждаются и другие модальности, но остаются проблематичными сами критерии их выделения, так что список принципиально открыт. Прежде всего – не до конца ясен, что уже обсуждалось (см. раздел 2.5), вопрос о соотношении модальности и тональности: о точках их совпадения, расхождения, их раздельного и/или совместного функционирования. Не до конца ясен, как тоже уже частично говорилось, и вопрос о соотношении модальности и референции: не исключено, например, что прямую референцию также следует понимать как разновидность языковой модальности (в таком случае референцию надо будет толковать как одну из возможных, но не обязательных целей говорящего – см. ниже). Не до конца ясен, наконец, вопрос (и тоже частично из-за проблемы референции) о соотношении в языке модальности и интенциональности. [362]

И перечисленного набора сложных соотносимых с модальностью тем достаточно, чтобы понять, почему в том, как классическая идея наличия такого типа языковых явлений, как модальность (восходящая к Платону и Аристотелю, к мимесису и повествованию), трактуется сегодня, имеются непреодоленные концептуальные затруднения. Они еще более заостряются той не исключаемой возможностью, что все перечисленные и аналогичные им языковые модальности следует охватить каким-либо общим понятием – с тем, чтобы каждая из них мыслилась как наслаивающаяся на единую модальную праоснову, общую для всех языковых высказываний как таковых (формальный аналог гуссерлевой прадоксы и прамодальной ноэсы – см. раздел 2.4). Эта идея предполагает, что при переходе смысла или предмета в язык с ними со всеми у самого входа в языковое пространство всегда происходит нечто общеединое, отражающее сам факт этого перехода в новую субстанцию (и только в дальнейшем их пути по этому языковому пространству могут разойтись, и весьма существенно).