по голой земле. Потапов рассчитывал успеть добраться до Марбура по снегу и уже на другом берегу Мара нанимать повозки. Но им не повезло; тёплые южные ветра согнали снега раньше.
До Марбура всё-таки добрались. Разбитые сани продали на дрова. Иван дал людям вечер и ночь на отдых, а наутро велел грузиться на паром. Мара тянулось с севера на юг вёрст на пятьдесят, и быстрее всего было попасть в Срединный Вестлан по воде. Если бы не обоз, можно было сразу взять намного южнее и пересечь Канильский хребет, в который упирался южный берег озера. Но с санями и повозками на это ушло бы раза в три больше времени, и Потапов, уже бывавший в этих местах, сразу посоветовал двигать к Марбуру.
Здесь уже говорили на другом языке. Местного наречия почти никто из людей Ивана не знал, но Босоволк прекрасно, а Потапов сносно говорили на срединном вестланском, и в Марбуре он тоже был в ходу. С хозяином гостиницы, с грузчиками, с паромщиками договаривался Босоволк, а Потапова Иван держал при себе на всякий случай.
С утра они прошлись по городу. Выстроенный на солончаках, Марбур до сих пор основные свои доходы получал с добычи и продажи соли. В Мара ловили рыбу – кету, горбушу, треску, сельдь; её солили, коптили и продавали по всем окрестностям. Город слыл зажиточным.
Мощёные улицы, приземистые дома под коричневой черепицей крыш, с выбеленными извёсткой стенами. Местные с любопытством оглядывались на чужаков. Иван понимал, что их внешний вид выдаёт приезжих. Потапов советовал прикупить местные плащи с капюшонами, заверяя, что в здешнем климате они так и так пригодятся. Иван купил себе и Потапову, но надевать не стал. Он не любил капюшоны, закрывающие обзор. Ничего не мог поделать с привычкой, вбитой ещё его учителем Алабугой, постоянно держать окружение в поле зрения.
Сейчас, расхаживая по каменному молу и ёжась от стекающего за воротник моросящего дождя, он жалел, что не послушал Потапова. Надо было взять плащ, капюшон и впрямь бы пригодился.
С мола Иван хорошо видел пристань и большой неуклюжий паром, на который заводили лошадей, перетаскивали сундуки и кули. Сегодня они были единственными переправляющимися; ещё два парома поменьше спокойно стояли у другого конца пристани и явно не собирались никуда отправляться.
Иван медленно двинулся к причалу. Погрузка вот-вот должна была закончиться, и ему тоже пора было на паром. Он отослал Потапова перевести туда заодно с его конём и своего скакуна, и сейчас шёл один.
Он думал о том, что ему предстоит, на что он идёт. Он не сомневался в своём решении, но до сих пор не был уверен в том, что получится. И если он проиграет, если Марья окажется сильнее и всё-таки выстоит… Он боялся додумывать, боялся представить себе, что в таком случае будет с Ликой. За себя он не переживал. Либо он победит, либо погибнет – всё остальное неинтересно. Но Лика, Лика! Она не заслуживает такой участи, она должна быть счастливой. А значит, он должен, обязан победить. Несмотря ни на что!
Он уже полтора месяца не получал никаких сведений из Волхова. Не знал, что там происходит, вытащила ли хотя бы Марья мальчишку, как собиралась, когда он уезжал. Разгуливают ли до сих пор Соловей с Бессмертным по его родному дворцу?
Всякий раз, как Иван вспоминал про Соловья и Бессмертного, в нём поднималось холодное бешенство. Он не мог простить этого Марье, не мог даже понять. Как она могла так поступить?! После всех войн и сражений с этими двумя мерзавцами, после всех потерь и пролитой крови она спокойно пускает их во дворец, а одного чуть ли уже и не в постель! И всё это не спросив его, даже не посоветовавшись. Просто поставив перед фактом. И она ещё смеет его в чём-то упрекать?!
Иван вспомнил день отъезда. Лика с Кошкиной провожали его на крыльце. Были Скаль-Грайские, Финист, Коломна, ещё какие-то чины. Марья на крыльцо не вышла.
Коломна почтительно передал ему письмо от царицы, извинился, объяснив, что у той жуткая мигрень и ей даже с постели сегодня встать тяжело. Иван молча выслушал враньё дьяка. Так же молча обнял и поцеловал Лику, бледную, несмотря на мороз. Сухо попрощался с остальными. Когда отъезжал от крыльца, обернулся, взглянув на верхнюю галерею.
Он был уверен, что она там, и не ошибся. Марья стояла, сиротливо прислонившись к парапету, и провожала его в одиночестве. Кажется, даже Баюна при ней не было. Впрочем, он не разглядывал.
Он знал, почему она там одна, почему не вышла провожать вместе со всеми. Письмо её он так и не открыл, отдав Лёне Чёрту и велев убрать к остальным бумагам. Он догадывался, что там, и не хотел подтверждать свою догадку.
Поздно. Решение уже принято, ничего не изменить. Марья сама его отпустила, она знала, на что он идёт. И никакие письма ничего не исправят.
Если бы она заранее ему всё рассказала, хотя бы попыталась объяснить и убедить! Но она даже сейчас нечестна с ним. Как будто он не понимает, зачем с ним послали Лёню Чёрта! Как будто не знает, почему формальным главой посольства поставили Лёшку Босоволка – хорошего воина, в общем-то, но никакого дипломата. Он ведь тоже присутствовал на совещаниях Марьи с Коломной, наизусть знает все эти ходы и приёмы.
А вот Окоём Иван держал при себе. Нет, он не собирался связываться с Марьей, да и с ней самой говорить не был готов. Но он не мог позволить себе остаться совсем без связи с Волховом. А вдруг что-то с Ликой случится? И Марье хватит совести сообщить ему? Он должен иметь в виду эту возможность, какой бы маловероятной она ни представлялась ему самому.
Иван машинально потянулся к карману, проверил привычную тяжесть. Окоём был на месте. Он подавил в себе мгновенное желание достать его, нахмурился и ускорил шаг.
Потапов шёл навстречу, но остановился, видя, что царевич сам возвращается. Груз, лошади, люди были переправлены на паром. Ждали только их.
– Всё? – сухо спросил Иван, подходя.
– Есть тут одна ещё, – неожиданно сообщил Фёдор, махая кому-то рукой. – Я сказал – решать вам. Но очень уж просилась.
– Чего? – нахмурился Иван, поворачиваясь.
К ним подходила высокая немолодая женщина в чёрном плаще с капюшоном, с посохом и сумкой через плечо.
– Кто это?
– Игуменья какая-то. Говорит, срочно нужно на тот берег. Вроде как тоже в Барилью собирается. Ну что, мать, – обратился Фёдор к подошедшей женщине, которая