другой — теплая кола, на футболке с принцессой Мулан — шелуха от арахиса. — Я ж говорил: я это не надену. Могу забросить в келью. Будет чем дыры в потолке затыкать.
Кельями зовутся комнаты в католически стилизованном зданьице за церковью. В этой халупе живут ящики с оружием, ростовые холодильники для трупов грешников и перебитая аппаратура из нарколаборатории. Каждая келья готова стать президентским люксом для церковников, нуждающихся в защите Господа. Там вчера вечером Рид повесил себе гамак среди контейнеров с сортированным кокаином и навернулся с него всего дважды.
Он трет поясницу, ощущая фантомную боль, и повторяет:
— В общем, не собираюсь я это надевать и тебе не советую. Последнее, что нам сейчас нужно, — это привлекать лишнее внимание злодейским черным прикидом.
— Как мы все тут жили три года без твоих советов, а? — цыкает Салим. — Поднимай задницу, его преосвященство хочет результатов к обеду.
Это, конечно, проблемка, но Рид виду не подает и хлопает себя по коленям:
— Ну так дадим же их ему!
А потом оказывается, что это даже не самая главная их проблемка. Самая главная проблемка играет в тетрис на кнопочном мобильном, уперев колени в переднее сиденье.
Они с Салимом стоят на улице под мерзким шипящим солнцем, вместе с ними стоит новенький «Форд», в «Форде» сидит певчий мальчик Андрей.
— Ты серьезно? — Рид оборачивается на Салима, обходящего машину перед капотом. — Он нам зачем?
Андрей поднимает голову и хлопает круглыми светлыми глазищами, а потом нелепо улыбается. Рид отвечает ему дежурной улыбкой и поворачивается обратно к Салиму, укладывая локти на крышу авто:
— Нет, правда. Почему ты с ним носишься? Потому что он единственный, кто тебя слушается?
Сколько Рид знал Салима (а это уже… больше десяти лет? У них была годовщина? Какой кошмар!), тот не любил возиться с рекрутами. Его слишком быстро выводил из себя горячий энтузиазм юных доморощенных гангстеров. Но, видимо, повышение в должности накладывает определенные обязательства. Ха, так ему и надо.
— Просто не задавай тупых вопросов и сядь в долбаную машину, — Салим не реагирует на подкол: он все еще старается руководствоваться принципами из песочницы типа «не ешь песок» и «не ссорься с теми, кто глупее тебя».
Выходит у него так себе: еще бы, Рид все усилия прикладывает, чтобы у него выходило так себе.
— Нет, я могу тебя понять, — говорит он в салон, открывая дверцу машины.
В машине Салим неделикатно всовывает ключ в замок зажигания, а Андрей тянется костлявой рукой к магнитоле. Рид продолжает, загружая себя на переднее пассажирское:
— Если бы меня кто-то так же поддерживал, я бы ценил этого человека и никогда бы не отпускал. — А потом вполоборота шепотом признается Андрею: — Пак Салим тебя очень любит.
Нужно будет спросить, зачем Церковь держит этого пацана. Явно не за интеллект, потому что его мозгу требуется секунд пять, чтобы обработать простенькую шуточку. Салим успевает отреагировать быстрее:
— Еще слово — и пак Салим выбросит тебя из машины на ходу.
В общем, они едут.
Список мест, где мог залечь на дно Мо, насчитывает от пяти до бесконечности плюс один. Скользкий сукин сын всегда хотел жить хорошо, но при надобности мог квартировать и в мусорном баке. Рид был уверен: после ядерного апокалипсиса он бы выжил вместе с тараканами. Но начинать все равно стоило с нормальных нычек Мо, а потом уже разгребать помойки. А вот если не повезет, может быть, Андрей им все-таки пригодится.
Препедан все еще огромный, убогий и бедняцкий, и Рид все еще испытывает к нему пограничные чувства: отвращение пополам с дежавю. Часть своего детства он проводит здесь: с того момента, как анонимные доброжелатели, также известные как работники соцслужб, выгружают его перед вот этой вот автомастерской. Ну, точнее, раньше на ее месте был нищенский детдом, который потом снесли, а Рид остался на улице. А до того как этот детдом снесли, Мо попытался откусить ему ухо прямо на этой лужайке. Так и познакомились.
Красивой Джакарту вообще назвал бы только интурист, смотревший на ее выложенный стеклом и железом центр из окошка экскурсионного автобуса. Жилые районы, особенно те, что приютили не слишком обеспеченную прослойку населения, были какими угодно: шумными, грязными, переполненными, бетонными, желтыми от солнца и круглогодичной тридцатиградусной жары, — но не красивыми.
— Ты, — Салим воинственно тычет пальцем в Андрея, поворачиваясь к нему, — ты сидишь в машине. И не выходишь. Ты меня понял?
Рядом они смотрятся как анекдот: бледный белый двухметровый пацан с наивными глазищами и смуглый, чернявый маленький злобный индонезиец.
— Но…
— Не нокай. Ты не выходишь, не идешь купить себе газировки, не бросаешься за лоточником с едой и вообще не высовываешь отсюда носа.
— Кстати, чья это тачка? — подает голос Рид.
— А почему мне нельзя пойти с вами?
— Потому что я так сказал. И потому что ты еще долго никуда не пойдешь с нами, если продолжишь стрелять себе в ноги, как в прошлый раз.
— Это была случайность! Я не…
— Эй? Чья, говорю, маши…
— Моя! — рявкает Салим. — Я спрашиваю, Андрей, ты меня понял?
Парень картинно кривится, обиженно одергивает сутану и пристально смотрит на руль, но, схватив от Салима подзатыльник, быстренько расписывается в своей понятливости.
— Старательно ты его дрессируешь, — хмыкает Рид, хлопая дверцей. Салим хмуро провожает этот жест взглядом, и Рид спешит сойти на тротуар, чтобы между дверцей и салоном в следующий раз не оказалась его голова. — Кто он? Серб? Украинец? Русский?
— Русский. — Салим обходит машину, еще раз показательно строго глядя на Андрея через лобовое стекло. — Только от него и толку, что водить умеет.
— Где падре его подобрал?
— У Старших Сестричек.
Рид стопорится, застывая вполоборота и не отрывая взгляда от Салима.
— У Старших Сестричек? В смысле он…
— В смысле он брат одной из них. Не будь мудаком, а?
— Нет, а что сразу мудаком? Ты говоришь: Сестрички, что я мог подумать? — Он делает большие глаза, но Салим, видимо, уже не хочет продолжать этот разговор, начиная хлопать по карманам в поисках курева. За три года хоть бы другую марку мог начать курить, что