в живых, тут же поднимается до заоблачных цифр по Цельсию — Рид уже чувствует запах паленого. И, судя по безмятежному лицу епископа, рвануть может в любой момент, так что Рид спешит реабилитироваться:
— Ну будет вам! Вы же с восемнадцати лет меня знаете, епископ! У меня же огромный коэффициент полезности.
— С шестнадцати, Эйдан, — поправляет его Эчизен, — с шестнадцати. А коэффициент твоей разрушительности еще выше. И посчитай проценты от стоимости товара, которые набежали за эти три года. — Хитрая морда! — Так почему все-таки я не должен тебя убивать?
— Ничего не имею против парочки отменных убийств. — Рид сглатывает, краем глаза косясь по сторонам. Слева — арочный выход в молитвенный зал. Справа — двери в ризницу. Позади — Иисус. — Только если ни одно из них не мое.
И все-таки решается:
— Дядюшка, ну чего вы…
— Лестари, прострели ему колено, — безмятежно приказывает епископ.
— Ладно, ладно! Давайте не будем кипятиться! Лести, приятель, опусти пушку!
Эчизен искренне интересуется:
— Не понравилась перспектива?
— Ваше преосвященство, — на язык напрашивается «старый ублюдок», но Рид сдерживается как может, — у вас всего два диакона. Мы с Салимом такой слаженный тандем, — ага, думает, прямо команда мечты, — вы же не станете…
Эчизен перебивает его:
— В Божьем доме сейчас один диакон, и это не Салим.
— Вы что, уволили Салима? — Тогда какого хрена он здесь ошивается? Нет, подождите. — Вы… Вы его повысили! Он теперь священник? Это нечестно, епископ!
И Рид даже не скрывает вселенскую обиду в голосе.
В самой бандитской церкви Джакарты царит строгая вертикальная иерархия: твой духовный сан определяет твое место в группировке. Прямо под носом у католических святых слуги божьи производят лучший синтетический героин в Индонезии, а также занимаются трафиком, потому что церковные перевозки в законодательстве на особом счету. Рид, как человек, проварившийся в этом дерьме под укоряющим взглядом Иисуса больше десяти лет и всеми правдами и неправдами заработавший сан диакона, понимает, что значит получить повышение в Церкви Святого Ласкано.
А еще он понимает, что находиться в подчинении у Салима — даже номинально, будучи за океаном, — ему совсем не хочется.
— Как насчет того, что он слишком молод?!
— Вы ровесники.
— Тогда почему я все еще не священник?!
— Потому что, пока я настоятель, в этой церкви у тебя есть возможность стать только трупом, если ты не перестанешь меня утомлять, — размешивая сахар и звеня ложечкой о края чашки, спокойно отвечает епископ.
Некоторое время они сидят молча, пока Эчизен, отпив чаю, не говорит:
— Но на самом деле тебе повезло, Эйдан. — Он поднимает на него взгляд. — Ты вовремя решил посетить родные пенаты. У меня есть для тебя работа.
Звучит подозрительно, думает Рид. И мало того что подозрительно, так он еще и прекрасно понимает, что слово «работа» не подразумевает оплаты: естественно, он будет батрачить на этот церковный карнавал, чтобы отдать должок.
Тем не менее он решает сделать хорошую мину при плохой игре.
— Вещайте, монсеньор, — залихватски закидывает ногу на ногу Рид, убедившись, что никто не собирается простреливать ему коленные или любые другие полезные суставы. По крайней мере, пока. — Салим вкратце рассказал мне, что почем. Хотите поучаствовать в гонке за мифическими сокровищами?
Эчизен бесшумно отпивает из чашки и нейтрально спрашивает:
— Мифическими? Ты не веришь, что клише существуют?
— Ну хотя бы вы не начинайте, — Рид посмеивается. — Конечно, ребята под впечатлением и вдохновлены идеей, но вы-то понимаете, с какой вероятностью это окажется пустышкой?
— Ты когда-нибудь слышал про Маркуса Глиндона? — неожиданно спрашивает Эчизен, сцепляя пальцы в замок и кладя на них подбородок. Маленький, с редкими седыми волосами, с безобидным лицом и ласковым голосом, он кажется добрым дедушкой из дома престарелых, а Лестари — его заботливой сиделкой. Только вот, поведясь на этот обман, можно было лишиться очень многого. Даже жизни.
В конце концов, со времен Ветхого Завета церковь всегда была самым большим филиалом лжи.
— Думаю, понимаю, о ком вы, — расплывчато отвечает Рид, который слыхом не слыхивал ни про какого Маркуса Глиндона.
— В седьмом году Маркус произвел четырнадцать миллионов монет номиналом в один фунт стерлингов. В Британии, естественно. По статистике, до сих пор каждая сороковая однофунтовая монета является подделкой. Причем подделкой, практически неотличимой от оригинала, — они до сих пор изымают лишь по несколько случайно найденных монет, и то после десятка экспертиз.
— Талантливый парень, — присвистывает Рид. — Кажется, припоминаю. Его же посадили?
— Я не к тому, — кашляет Эчизен. — Маркус Глиндон был учеником Карла Гринберга. Он использовал его недоработанные прототипы и технологию и адаптировал их под производство британской валюты. А сам Карл, позволив Маркусу протестировать свои разработки, занялся американскими долларами.
— Да, да, вот про это я и слышал. Приехал в Джакарту, как-то наладил здесь производство, а потом почему-то исчез, пустив на рынок свои драгоценные оттис…
— Мы наладили здесь производство, — говорит Эчизен, перебивая его. — Вместе.
Рид переспрашивает абсолютно идиотским тоном:
— В смысле?
— Я, — повторяет епископ. Кажется, ему нравится недоумение на лице бывшего подопечного, — и Карл. В прошлом феврале он прилетел в Джакарту, а четыре месяца назад мы запустили первые печатные станки.
— Вы и Ка… Погодите, вы что, знакомы?
— Очень старые друзья, — кивает Эчизен, поигрывая чашкой и не отрывая от нее взгляда.
— Вы? С Гринбергом? В Джакарте? Прямо под носом Ольбериха Басира? — Рид вытаращивает глаза. — Со всем уважением, ваше преосвященство, вы что, рехнулись?
Подумать только! Печатать деньги! Прямо в городе Картеля Восхода! Храбрость и безрассудство, идиотизм и отсутствие инстинкта самосохранения!
Одно дело — когда этим занимается залетная звезда, а другое — когда ты, крепко обосновавшись в городе и пустив корни, решаешь рискнуть: а не срубит ли эти корни местный лесоруб и не пустит ли тебя на бревнышки для своего дачного домика?
Рид потирает переносицу и неверяще щурится.
— Чтобы такой осторожный человек, как вы, и только ради возможности печатать деньги, которые все равно рано или поздно обнаружат — если не Картель, то правительство… Я не понимаю. — Он взмахивает рукой. — Сколько вы занимаетесь наркобизнесом — двадцать, сорок лет? Он стабилен и приносит отличные