душную ночь он поставил на маленький столик Амали возле кровати стакан с водой, где растворил губительную таблетку. С холодностью инженерного расчёта он готов был скормить целую пачку пилюль своей жене. На фоне мерного тиканья часов, в наглухо зашторенной комнате он открывал глаза и слышал ими, как в черноте ночи женщина глотает воду из стакана и думал о картинах, которые обычно рисовал перед его мысленным взором старик. П. казалось, что одеяло шуршит, словно тревожное тремоло струнных, что калитка во дворе скрипит, как хриплый фагот – звучит мотив зла, но зло ли то, что находится по ту сторону морали? Удушающая тропическая ночь стала союзницей П. Он отключал кондиционер, спящая Амали сбрасывала с себя лёгкую простыню, к дыханию примешивался хрип и она, не отрывая голову от подушки, вновь тянулась к стакану, заботливо поставленному мужем.
П. уже не единожды послушал «Большую фугу» Бетховена, которая так нравилась Сильвестро. Он двинулся дальше, слушал Рихарда Штрауса и Брукнера. Особенно его впечатляло скерцо из Седьмой симфонии, оно напоминало знаменитый «Полёт Валькирий». Орлиные когти кварт хватались и выдёргивали сердце из груди П., он летел куда-то в вершинах гор, парил над обыденностью и чувствовал в себе высший закон, по которому может уничтожить своё семя в лоне Амали. Стальные доспехи симфоний Брукнера вселяли в него хладнокровие, которое сама же Амали некогда в нём воспитала. Ей нужен был добытчик, а не жертва. День за днём она усердно ваяла карьериста, хваткого делягу, не упускающего своего, и у неё это успешно получилось. Но ростки искусства было не затоптать, они проросли сейчас, благодаря Северо, и дали свои странные плоды.
Однажды вечером П. вновь оставил Амали одну и отправился в беседку к старику. На сей раз они не захотели сидеть на одном месте и пошли к морю. По пути их, музыкой и приветливыми улыбками девушек, зазывали питейные лавки. П. уже давно позволял себе напиваться в компании Сильвестро и не стыдился пьяным и прокуренным возвращаться в постель к жене. Алкоголь южной ночью раскрывал двери души, бодрил дремлющий дух и подбрасывал в вершины гор, словно симфонии Брукнера. Разгорячённые беседой и вином, они вернулись на постоялый двор и взобрались в мансарду скульптора. Там Северо, не жалея динамиков, включил что-то из обожаемого Бетховена. Тело требовало движенья, чувства распалились до истерии, и старик схватил мужчину под руку и вместе они стали кружиться в диковатой пляске, громко топая по полу. Пустые и початые бутылки, которые всегда были у Сильвестро, гремели на гуляющих досках, воняло потом, спиртовой отрыжкой и хлебом. Мужчины кружились сначала в одну, потом в другую сторону и, по своему обыкновению, старик кричал во всю пьяную глотку: «Ха-ха, хе-хе! Пляши, танцуй, Маленький принц, давай ещё! Ух, ух, шибче, шибче, прялка! Ну же, ну же! Вытанцовывай из себя всё, что есть в молодом теле! Топай, топай, что есть мочи в пол!!!». П. захватило почти то неистовство, что было между ним и Амали в первые дни отдыха, но только теперь он был не хищником, который услаждал себя и самку, а влекомой куда-то жертвой в сильных лапах сокола. В этой безумной пляске тела содрогались, ноги выкручивались, дряхлые мышцы, на когда-то крепких руках Северо, колыхались, как желе. Это было нечто, сошедшее с полотен Брейгеля, настолько сочно, жанрово получалось у Северо. Складывалось впечатление, что и скульптура «Венцеклефта», задумавшегося над вечным, и не обращавшего внимания на загулявших, тоже подпрыгивает в танце.
Тем временем Амали в страхе раскрыла глаза и пыталась понять спросонья, что вокруг твориться. Потолок ходил ходуном и, казалось, вот-вот проломиться. Поначалу она думала искать мужа, но тут же поняла, что он над ней, стучит в потолок. Она лежала с открытыми глазами. Мысли набегали одна на другую. Доносилась грязная брань, стуки соседей, поднялся общий шум. Наконец хозяйка забарабанила в двери мансарды. Доносилась её сыпучая, как горох, речь. На какое-то время музыка с пляской прекратилась, мужчины начали греметь стаканами и разгорячённо общаться, затем Северо опять стал плясать буйную жигу, но без музыки, под аккомпанемент собственных башмаков.
П. намеренно шумно вошёл в свой номер, громыхнув сброшенными с ног сандалиями, получая удовольствие от того, что беспокоит спящую жену. Его не пугало это мерзкое наслаждение, он знал, что Амали давно проснулась от грохота, который ему нравилось создавать, с удовлетворением понимал, что она терзается. Он был безобразен, обрушился в постель и Амали, напуганная, сжалась, придвинулась к самой стене. П. прекрасно чувствовал её тревожность и запустил руку под лёгкое покрывало. Он шарил ею, как вор в поисках добычи, бессовестно, нагло. Девушка не чувствовала в этих прикосновениях любви мужа, это был пьяный развратник с недобрыми намерениями. Ещё какое-то время она покорно лежала, подчинённая чужим объятиям, рукам старика Северо, а не своего супруга, и больше не могла терпеть, встала и убежала в ванную. Она закрылась на замок, несколько минут вслушивалась в тишину, стараясь быть незаметной всему свету, и горько расплакалась. Женщина чувствовала всем сердцем, что светлое небо её жизни накрывает плотная туча неведомой напасти. Впереди ещё виден яркий диск солнца – надежды на будущее – но позади приближается тёмная гряда, какие бывают жарким летом, полная холодной влаги, готовой исторгнуться потоками слёз.
Вдруг Амали в страхе схватилась за живот. Последние дни она была уверена, что там что-то крохотное уже появилось и начинает развиваться, но сейчас ей показалось, что в глубине перестало биться что-то новое, маленькое сердечко её сына, продолжения П. Пока она ещё верила, что всё было не зря, их любовь достаточно крепка, чтобы побороть любое горе. Девушка гладила ещё прежний, такой, как в день их приезда на курорт живот, и, повернувшись к зеркалу, увидела дорожки прокатившихся слёз на щеках. Но женскую интуицию было сложно заглушить доводами разума, внутренний голос настойчиво твердил, что самое страшное для неё ещё впереди. Она всё ещё чувствовала на себе похабные пальцы пьяного мужчины, недавние радости совместных часов, как в толчее волн мешались с недобрыми предчувствиями, отчего внутри всё рвалось. Ей казалось, что она задыхается от натиска беспорядочных мыслей, спутавшихся чувств, ей стало страшно от ощущения незащищённости, она с отчаянием поняла, что осталась одна в своей мучительной тревоге. Из комнаты доносился громкий храп господина П., который казался сейчас совершенно чужим, чудовищем, произведённым на свет скульптором господином Северо.
В жизни Амали были истории, которые, всплывая в памяти, доставляли мучительный дискомфорт.
На последнем курсе университета, когда девушка вступила в пору пышного, как благоуханный майский сад сирени, цветения, когда её