со временем забытые ощущения единения с творящим духом, которые он испытывал, когда, в том числе, выходил на театральную сцену. Как бы не старалась Амали, она не могла воспроизвестись в этой вселенной, как думалось П., хотя бы через то наивное возрождение сценических ощущений, которое она натужно пыталась проделать из вечера в вечер. Но ему не было жалко живого творения, возможного ребёнка, которого теперь не будет по его воле. Он весь обратился в какое-то рыцарское хладнокровие, закованное в доспехи молчаливого безразличия. Ему казалось, что он почувствовал в себе новое могущество решать не только свою, но и судьбу Амали. Он словно забыл, что отчасти, уже позволил однажды себе эту привилегию, когда присвоил ей это имя, ненавязчиво, словно оно должно было за ней быть.
Погружённый в эти мысли, он автоматически собирал чемодан, ведь всё было настолько ясно и в этот момент в комнату зашла Амали. От неожиданности из рук П. выпала коробочка таблеток, которую он как раз убирал в карман – оба замерли, глядя на белую упаковку средь синего ковра. Всё было предельно ясно.
– Давно ты меня ими кормишь, дорогой?
– Амали, я хотел с тобой об этом поговорить, многое изменилось во мне и в тебе
– Ты собираешь вещи?
Начиналось всё удивительно спокойно, с оттенком жестокой иронии. Каждый ждал, что вот-вот разразится буря.
– Амали, я заменил свой билет, я уезжаю раньше, а ты продолжай отдыхать оставшиеся дни, деньги для тебя я оставил на столике.
По её щеке прокатилась тонкая струйка слезы. Глаз едва дрогнул.
– Ты больше не любишь меня? Зачем ты меня кормил этими проклятыми противозачаточными, ты думаешь я ни о чём бы не узнала, ничего бы не поняла?
– Амали…
– Ты мог бы итак мне всё сказать. Я знаю, это всё проклятый старик тебе что-то внушил, он похож на дьявола, изводит меня с первого дня. Его идиотские выходки, ваши пьяные пляски, этот жуткий винный перегар. Ты думаешь я ничего не видела и не слышала все эти дни?
Голос её дрожал, горестно декламируя речитатив в низком тембре контральто. Было очевидно, чего стоит ей собрать последние силы в кулак и так неколебимо стоять, вытянувшись струной, и говорить, задыхаясь, не давая пауз.
– Что с тобой происходит, что с тобой сделал это старик? Зачем ты уезжаешь, зачем оставляешь меня?
– Дорогая, это должно было случиться, мы разные люди, нельзя себя обманывать. Встреча с господином Северо на многое открыла мне глаза, но не стоит его ни в чём винить, это должно было случиться рано или поздно.
Она шагнула к нему, вскинула руку и махнула мимо щеки, П. коснулась струя разорванного ладонью воздуха. Отчаявшись до предела, она медленно опустилась на пол, захлёбываясь в рыданиях. Сквозь них она хотела что-то сказать, но не могла. На несколько секунд он остолбенел, ошеломлённый сценой, затем нагнулся к ней, попытался обнять, помочь встать, но в истерике она резко оттолкнула его, угрожающе раскинув руки. Её лицо искривила болезненная гримаса отчаяния, в каждом судорожно сжатом нерве обозначилась обида огромной силы и господин П. в страхе отшатнулся, не узнав облика Амали. Он впервые увидел то, как может измениться человек, который казался ещё вчера полностью раскрытым и прояснённым, он понял, что в Амали ещё очень много скрытых тропинок, где таятся первородные страсти, архетипы древней разъярённой самки, которая готова со страшной жестокостью разорвать горло, омыв свои клыки кровью. Он не предпринимал больше попыток, отошёл к окну, отвернувшись, ему стало страшно. Какое-то время они молчали.
– Я перестал тебе верить. Ты должна понять, что играешь не свою роль – в каждом жесте фальшь. В чём же мы близки? Подумай над вопросом. Мы вместе уже не один год и что нас объединяет – постель? Кроме того, что мы бросались друг другу в объятья, что мы сделали с собой, чтобы быть иными, чем вчера? Ничего. Со стариком я общаюсь считанные дни, и он успел с какой-то детской непосредственностью открыть мне новый мир, двери которого заперты для тех, кто живёт лишь своим телом и его потребностями. Поверь, есть другая реальность и мы живём не только для того, чтобы плодиться. Животные множатся согласно инстинкту, но у нас есть нечто большее, природа демиурга. Ты шла против своей сути, поэтому из тебя вышла плохая актриса.
«А я хороший актёр», – удовлетворённо добавил он про себя. Он не хотел говорить вслух то, что считал главным. Господин П. был уверен, что Амали этого не поймёт, быть может потом. Он считал её гораздо глупее себя. П. давно наблюдал, как люди вокруг зависимы друг от друга, зависимы большей частью физически. Вся их деятельность, переписки, открытки, смайлики, кафе направлены лишь на одно. Лиши людей возможности совокупляясь ощущать друг друга, и они до конца унизятся. Вот и Амали упала на колени, понимая, что больше у неё ничего нет. А у него, у господина П., есть теперь почти всё. Он увидел конечную цель и знает коридор, который его к ней приведёт. Всё это благодаря Северо, благодаря старику он наконец-то смог понять, что проживёт лучшую жизнь за счёт здорового эгоизма, который он назвал бы лучше – чтобы не было тени лишних смыслов – достаточным индивидуализмом, он поможет ему возвыситься над физиологическим миром влечений и в разряжённом воздухе аристократизма, недоступного слабым, как горные вершины, одетые снеговой шапкой, он будет пребывать остаток дней. Амали считает скульптора дьяволом, и сам П. считал его Хароном – перевозчиком душ, но нечего было бояться, он сел в его лодку и вот теперь оказался на другом берегу. Последнее, что могло связать его с Амали, уничтожено. Впереди совершенно иной мир, реальность, которая доступна лишь творцам. Превосходство Микеланджело, Прокофьева, которые, несмотря на миллионы смертей во время войны, мора, страха и всеобщего горя, жил в ясном, целомудренном и органичном мире Сикстинской капеллы и Льва Толстого, создавая день за днём фрески, или оперу по роману. Что бы не происходило отныне вокруг, как бы не безумствовали в своих страстях люди, П. будет в собственной идеальной вселенной, как тогда, в детстве, глядя на южный дождь, на морскую беспредельность.
Тем временем Амали успокоилась, утёрла слёзы, бросила быстрый взгляд на П. и отчётливо проговорила, взявшись за дверную ручку, всего одно слово.
Когда Амали ещё предстоял этот прощальный диалог, она, как на беду, встретила старика Северо, точно на том же месте, что и в первый роковой день, у калитки. Он блеснул глазами, чуть состряпав улыбку в уголках губ, и сказал «здравствуйте, госпожа …», произнеся её настоящее имя, от которого она почти отвыкла. Это могло выглядеть